|
Я ответил, что собираюсь сделать нашим домом «Дом у кедра», оставив свой старый дом во владении матери до конца ее дней, даже если это выльется мне в копеечку. Тогда она спросила меня, сколько времени понадобится на приведение в порядок «Дома у кедра»; я ответил, что собираюсь сделать это за три месяца. Она сказала, что три месяца — это слишком долго для нее; не могу ли я побыстрее взять Молли в жены? Я уверил ее, что готов жениться на ней в любое время, которое она сочтет подходящим, — если она не имеет ничего против того, чтобы ютиться в моем обиталище. На это миссис Макли заметила, что теперь с ее души свалился огромный камень, и попросила меня устроить ее в больницу, ибо она не хочет быть обузой. Я спросил, когда она желала бы перебраться туда, на что мать Молли ответила, что все дело не в ней, а в наличии свободной койки там. Тогда я сказал, что все беру на себя, и если она будет готова к завтрашнему утру, то я немедля перевезу ее туда. Миссис Макли уверила, что будет готова в любом случае, заметив, что не представляет себе, каким образом я собираюсь это уладить.
На следующий день я рано утром, как и договорились, подъехал к их дому и отвез миссис Макли в частную лечебницу, где по моей просьбе оставили комнату и для Молли, так что ее мать окончила свои дни в комфорте. Она была доброй душой. Отчима Молли мы оставили в одиночку решать местную проблему слуг, которую недавно сами сочли неразрешимой. Миссис Макли скончалась через две недели после этого, причем мы с Молли сидели у ее постели. Умирая, она сказала, что покидает этот мир счастливой, ибо оставляет Молли на мое попечение. Если бы она знала, через что мне доводилось проходить, борясь с тягой к виски и с Молли, которая буквально висела на мне, пытаясь предотвратить какой-нибудь мой отчаянный шаг — наверное, тогда бы она поняла, что все не так просто. Город был потрясен, когда увидел меня во фраке и цилиндре, восседавшим на переднем экипаже похоронной процессии в обществе Молли, ее древней тетки и отчима. Все были готовы поверить в историю со скандалом, но никто не верил слухам об обручении. Проезжая мимо нашего дома, я заметил, что шторы на его окнах, включая комнату сестры, были закрыты согласно моему распоряжению. Я даже подумал, что сие есть знак сугубой покорности; однако позже выяснилось, что сестру разбила жуткая головная боль, оказавшаяся впоследствии обыкновенной мигренью, в результате чего сестре даже пришлось вернуть обратно съеденный ею обед. Что ж, каким бы неуклюжим ни казался этот признак уважения, но все-таки это был именно он. Я привел Молли познакомиться с моей матерью; ошибочно приняв ее за активистку «Союза девушек», мать поинтересовалась, прошла ли Молли конфирмацию и желает ли она ревностно служить Богу. Однако в целом она была мила с Молли — этого, безусловно, не было бы, если бы мать знала, что говорит с будущей невесткой. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Затем я отправился повидать викария. Весь во власти мыслей о Всевышнем, викарий не одобрил мою идею венчаться во время Великого Поста. На это я спросил его, неужели он хочет, чтобы мы погрязали в грехе, дожидаясь конца Пасхи? Естественно, нам этого не хотелось, так что, в случае его отказа исполнить свои обязанности, нам ничего не оставалось, кроме как принять контрмеры, организовав небольшой спектакль в местной службе регистрации браков. Вынужденный спуститься с небес на землю, викарий согласился при условии, что все пройдет тихо. Я заявил, что он может не беспокоиться: обстоятельства таковы, что все действительно пройдет без шума. Викарий сказал, что, по его мнению, я отношусь к сестре так, что хуже некуда; на это я заметил, что все мы живем в свободной стране и ему, безусловно, не возбраняется пользоваться правом на собственное мнение. Администратор частной клиники настояла, чтобы свадебный прием состоялся именно там; сиделки буквально превзошли самих себя, чтобы показать, как они любят Молли. |
