– Смотри! – и Светлов высыпал их мне на стол. – Ты видишь, какая невезуха! Всего неделю не дожила старуха-графинюшка, ети ее мать! Мы бы знали, кому она сбывала эти игрушки…

Я молча смотрел на него, потом сказал:

– Какого числа скончалась графиня, сэр?

– Двадцать восьмого мая. А что?

– А тебе не кажется это странным? Такая нелепая случайность: двадцать шестого погибает Сашка Шах, у которого были проданные старухой кому-то драгоценности. А через два дня ни с того, ни с сего умирает сама старуха, у которой остальная часть коллекции.

– Ну, когда-то она должна была умереть? – Светлов уже догадывался, куда я клоню, но сопротивлялся.

– Да, конечно, должна была, – говорю я, – но почему сразу после того, как с частью ее вещей погиб человек? И что это за племянник-железнодорожник, который не приехал на похороны тети? Это ты выяснил?

– Выяснил. Долго-Сабуров Герман Вениаминович. Работает бригадиром проводников на Курской железной дороге. Больше пока ничего не знаю.

– Уже немало.

Тут раздался телефонный звонок. Звонил Пшеничный.

– Игорь Есич, вы не могли бы подскочить на Курский, есть свидетель похищения Белкина.

Я бросаю на Светлова короткий взгляд. – Сейчас подскочим, – говорю я Пшеничному. – И у меня к тебе, Валентин, еще просьба. Запиши: Долго-Сабуров Герман Вениаминович, бригадир проводников Курской жэдэ. Наведи справки – каким рейсом ездит, график дежурств в этом месяце и вообще все, что можешь.

15 часов 00 минут

Курский вокзал не только самый модерновый в Москве. Он соперничает с Бухарестским за право считаться самым крупным вокзалом в Европе. Бесшумные эскалаторы, сверкающие указатели, бесконечные ряды камер хранения и самые длинные в мире очереди в билетные кассы. Сейчас, летом, вокзал гудит, как армия на походе – тысячи людей снуют по залам и эскалаторам, сидят и лежат на всех скамейках и креслах, на полу и в подземных переходах, и стометровая змеевидная очередь стоит к женскому туалету.

Я и Светлов продираемся через чемоданы, тюки, мешки, ведра, корзины, детей, стариков и пассажиров среднего транзитного возраста к отсеку с табличкой «Линейный отдел милиции». Линейный отдел Курского вокзала оказывается таким же зашарпанным, как и его собратья на Казанском, Павелецком и всех остальных московских вокзалах. Ничего не попишешь, такова уж специфика милицейской работы – превращать в хлев любое, пусть самое современное помещение.

Стандартный зал дежурной части уставлен стандартными дубовыми скамьями. На них жулье, воры, вокзальные пьяницы и проститутки, спекулянты, обворованные и потерявшиеся пассажиры, зареванные дети. Одних милиция задержала, другие сами пришли или привели кого-то. И все эти люди галдят, требуют, оправдываются, матерятся и наседают на дежурного по отделу – краснолицего, с тройным подбородком, капитана:

«Товарищ капитан, я уже третий день не могу в этом хаосе отыскать свою жену, встали в разные кассы и потерялись. Может, ее ограбили, может, еще хуже… Помогите найти, прошу вас…»

«Паслюшай, дарагой! Три мешка урюк вез, мой урюк, нэпродажний. Дэвочку такой бэленький, такой харошенький папрасил: пастереги, дарагой, в туалэт схадить нужно. И что думаешь? Через дэсять минут пришел – нет дэвушки, нет три мешка урюк, нет чемодана.