– Ну, я разрешу, почему нет? Пишите: ее телефон – 455-12-12. Оля Руденко. Записали? 455-12-12. Это раз. Второе: желательно, чтобы поменьше посторонних знали, где и как вы его нашли. Вы меня поняли?

– Не столько понял, сколько догадываюсь, – сказал я.

По всей видимости, Генеральный пытался дать мне понять, что состояние Белкина нужно скрыть пока от ЦК. Мы его нашли – это главное. Я дал отбой и тут же набрал телефон Оли Руденко.

Тот же день, суббота, 9 июня 17.30 минут

Она приехала на своей машине – в белой «Ладе». Я ее с трудом узнал – так она изменилась в стенах МГУ.

Такой красивой шлюхи я не видел ни в «Интуристе», ни в «Метрополе», ни в «Праге». Правда, я предупредил ее по телефону, что хотелось бы, чтобы она хорошо выглядела, но я не думал, что влюбленные бабы способны сделать с собой такое. Она выглядела Аэлитой – бархатные глаза вразлет, золотые волосы собраны сзади в тугой узел, а какой-то воздушно-невесомый балахон вместо платья только подчеркивает стройно-тростниковую фигуру.

Я встретил ее у ворот психбольницы, сел в машину и сказал:

– Оля, я хочу вам кое-что объяснить. Он в невменяемом состоянии. Они кололи его лошадиными дозами наркотиков, и он теперь не в себе. Я боюсь, как бы вы не разочаровались. Вы прекрасно выглядите, я бы сам в вас влюбился, и я уверен, что в нормальном состоянии он бы втюрился в вас с первого взгляда, но…

– Но что? Договаривайте.

– Нет, я просто боюсь, что когда вы увидите его, вы раздумаете, откажетесь…

– Игорь Есич, – она улыбнулась. – Извините, сколько вам лет?

– Сорок два. А что?

– У вас было много женщин?

– Ну-у…

– Я могу поспорить, что вы не спали ни с одной из них в психбольнице. Верно?

Да, эти молодые умеют называть вещи своими именами, подумал я. И улыбнулся:

– Ну, допустим.

– У меня это тоже первый опыт. И это уже интересно. Поехали! Я уже хочу! – ее глаза смеялись открытым, почти хулиганским вызовом и озорством. Я даже позавидовал в эту минуту Белкину. – Кроме того, под наркотиком секс вообще потрясающий! – она нажала сигнал, из проходной больницы высунулся вахтер, и я жестом велел ему открыть ворота. Оля лихо вкатила на территорию психбольницы.

Десять минут спустя

Мы стояли у двери палаты номер 18 и слушали рев и крики Белкина. Он бил кулаками по стене, по двери, шмякался об эту дверь всем телом и орал, будто скандировал:

– У-кол! У-кол! У-кол!

Оля прильнула к глазку, наблюдала.

Белкин бегал по палате, как зверь, потом снова набрасывался на дверь, грохотал кулаками и ладонями:

– У-кол! У-кол!

И отбегал от двери, чтобы опять броситься на нее всем телом.

Неожиданно Оля отошла от глазка, одним жестом сдернула с себя свой воздушно-невесомый балахон и осталась только в узеньких трусиках, даже без лифчика. Еще одно движение рук вверх – и золотые волосы, скрепленные в узел, упали на ее загорелые плечи и крепкую грудь.

– Открывайте! – приказала она растерявшемуся, обалдевшему дежурному санитару.

Я нажал кнопку, автоматическая дверь со скрипом поползла вбок. Разъяренный Белкин ринулся из глубины палаты к двери и… остолбенел. Впервые за все это время глаза его стали осмысленными.

Она вошла к нему в палату, как укротитель к еще не укрощенному, но уже сраженному зверю.

– Закройте дверь, – приказала Оля. – И принесите какой-нибудь матрац, черт вас побери!

Затем регулярно через двадцать-тридцать минут они требовали еду, коньяк, чистые простыни и сигареты.