Где его могут привести в чувство? Я слушаю.
– Я не понимаю, что за тон? – взорвалась вдруг старая усатая баба-гренадер. – На каком основании вы так разговариваете? Мы тут выполняем свой долг! А то, что Хотулев занимался темными делами, так я давно сигнализировала…
– Как ваша фамилия? – спросил я.
– Моя фамилия Шпигель Элеонора Францевна, я секретарь партийной организации больницы!
– Вы мне не нужны, вы можете уйти.
– Что?! – возмутилась она.
– Я жду, когда вы уйдете.
Секретарь партийной организации психбольницы – такого я не слышал даже в армянских анекдотах! Хотя, конечно, здесь, как минимум, восемьдесят процентов врачей коммунисты и, значит, должна быть партийная организация.
Парторг психбольницы № 5 Элеонора Шпигель вскочила на своих толстых ногах, ее небритые усы встопорщились, лицо налилось краской:
– Вы… вы… вы…
Я ждал.
Командорской походкой она прошагала к двери.
– Я этого так не оставлю! Сопляк! – и дверь ординаторской хлопнула за ней так, что в стеклянных шкафчиках задребезжали какие-то склянки и бутылки.
– Продолжим, – сказал я.
– Я могу вам сказать, уважаемый, – сказал, кашлянув, старик с трубкой. – Это задача невыполнимая. То есть отучить от наркотиков можно, но не в такой срок. Практически, его нужно связать и на месяц приковать к койке, чтобы он не наложил на себя руки. Такие случаи бывают. В Бутырской тюрьме повесился диссидент Борисов, когда ему перестали колоть аминазин. Парню тоже было двадцать пять лет. Поэтому метод есть только один – связать, чтоб не буйствовал, и ждать, когда перемучается.
– Но ведь бывает, когда наркоманы сами бросают наркотики.
– Это крайне редко. Ну, только разве в стрессовых ситуациях.
– Например?
– Я не знаю. Ну, если бы война началась, эвакуация. Или роды. Но он не женщина.
– Как ваша фамилия?
– Моя фамилия Кунц. Это я настоял на назначении ему аминазина. А Хотулев хотел назначить сульфазин, это было бы еще хуже.
– А ничего не назначить вы ему не могли? – не удержался я.
– Уважаемый, мы для того и получаем людей, чтобы назначать, – он смотрел на меня открыто и просто, в упор. – Кто же знал, что он «левый»?
«Левый псих». Я подумал, что это неплохое название для фельетона в «Крокодиле» или «Комсомольской правде». Если бы вытащить Белкина из наркомании, он бы вполне мог написать что-нибудь в этом роде.
– Доктор Кунц, – прищурился я, сдерживая мелькнувшую в голове идею. – Если мы имеем дело с влюбчивым больным, очень влюбчивым – можем мы этим воспользоваться? Я, например, знаю историю, когда в Баку молодой наркоман, мальчишка, бросил колоться морфием, как только влюбился в одну рижскую девчонку.
Он пожал плечами:
– Тут у нас трудно влюбиться. Разве что в мадам Шпигель.
В дверь заглянул Валентин Пшеничный.
– Игорь Иосифович, он опять буйствует, требует укол.
– Скажите медсестре, пусть сделает ему новокаин, – сказал Кунц. – Это будет, как моя пустая трубка – с одной стороны, рефлекс укола, с другой – болеутоляющее. У него сейчас от нехватки наркотика кости выламывает. – Пшеничный скрылся, а Кунц продолжал, обращаясь ко мне и Светлову: – Понимаете, нужно попробовать электрошок, но мы его не применяем с 53-го года, потому что многие не выдерживают…
– Хорошо, – сказал я. |