– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.

– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!

Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.

Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад. Я решил прогуляться в утренней тишине. Вокруг не слышалось ни птичьего крика, ни шороха. Здесь хорошо было предаваться размышлениям, но чем глубже я заглядывал внутрь себя, тем более убеждался, что человек не что иное, как хрупкий сосуд, наполненный слабостями, ошибками и… гордыней!

Когда я вернулся, все прощались с Ранко и семейством Галингре. Мы передали Ранко вьючную лошадь. Теперь она была нам не нужна. Повозка пришла в движение, а мы все стояли и смотрели ей вслед, пока она не скрылась на востоке. Потом мы вскочили на лошадей. Ни хозяин, ни его люди более не показывались. Они рады были, что мы уезжаем, и догадывались, что прощание с нами будет весьма нелюбезным.

Так мы покинули это тихое место, где разыгралось последнее из приключений, подстерегавших нас в долгом-долгом путешествии. Через четверть часа степная равнина кончилась; своими зелеными лапами нас окружил лес. Лица Халефа, Омара и Оско были очень радостными. Хаджи часто поглядывал на меня сбоку, словно желая сообщить какую-то приятную весть. Впереди всех, против обыкновения, ехал Оско в своем миндане, обрамленном серебряными бортами. Скоро я понял причину. Он хотел, чтобы все разглядели широкую, золотую цепочку, что свешивалась с его жилета. Стало быть, он получил в подарок часы Галингре.

Заметив мой взгляд, он радостно поведал мне, какой ценный подарок ему достался. Это, наконец, развязало язык малышу.

– Да, сиди, – сказал он, – француз, должно быть, очень богат, ведь он одарил нас бумагами, на которых виднеются гербы и цифры.

Он имел в виду, очевидно, банкноты.

– Что это за бумаги? – воскликнул я. – Пожалуй, счета, по которым вам придется платить из ваших карманов?

– Что ты выдумываешь! Он не заставит нас оплачивать свои долги! Такой человек, как он, вообще никому не должен. Нет, мы получили денежные знаки; на Западе ими пользуются вместо золота и серебра. У меня несколько таких знаков, и он дал мне их для Ханне, прекраснейшей и любезнейшей среди жен и дщерей.

– И ты возьмешь их с собой?

– Конечно!

– Это не умно с твоей стороны, Халеф. В стране бедуинов ты не обменяешь их на золото и серебро. Тебе надо сделать это здесь, в Скутари.

– А меня не обманут? Я не знаю, сколько стоят эти знаки.

– Это я точно тебе скажу; я даже пойду с тобой к меняле. Покажи-ка мне их!

Он с ухмылкой достал свой кошелек, открыл его и протянул мне «денежные знаки». Это были английские банкноты. Галингре впрямь щедро одарил его.

– Ну? – спросил Халеф. – Есть там сотня пиастров?

– Гораздо, гораздо больше, мой дорогой! Ты даже не угадаешь сумму. Эти банкноты стоят больше двенадцати тысяч пиастров. Ты получишь за них три тысячи франков, если решишь взять французские деньги. Но я советую тебе взять любезные моему сердцу талеры Марии-Терезии, ведь они имеют хождение там, где благоухает Ханне, великолепнейший из цветков.

Он беззвучно посмотрел на меня и покачал головой.