То, что Элиса накануне рассказывала Мальдонадо, было абсолютно верно, и сейчас она в этом убедилась: у Бланеса действительно был «особый» характер, даже более особый, чем у других корифеев в этой сфере. Но, с другой стороны, ему пришлось столкнуться с большим непониманием и несправедливостью. Прежде всего он был испанцем, что для амбициозного физика (и она, и все другие слушатели курса прекрасно знали об этом) было любопытным исключением и серьезным недостатком даже не из-за какой-то дискриминации, а ввиду печального положения, в котором данная наука пребывала в Испании. Те немногие достижения, которыми отличились физики испанского происхождения, были сделаны за пределами их страны.

С другой стороны, Бланес достиг успеха. И это казалось еще менее простительным, чем его национальность.

Своим успехом он был обязан неким уравнениям, густо написанным на одной-единственной странице — наука состоит из таких вот подарков, кратких и вечных. Он написал их в 1987 году, когда работал в Цюрихе со своим учителем Альбертом Гроссманном и с коллегой Серджио Марини. Они были опубликованы в 1988 году в престижном немецком журнале «Анналы физики» (там же, где более восьмидесяти лет назад появилась статья Альберта Эйнштейна об относительности) и забросили автора на чуть ли не абсурдную вершину славы, подарив ему ту самую странную известность, которую в считанных случаях приобретают ученые. И это несмотря на то, что его статья, доказывавшая существование струн времени, была настолько сложной, что лишь немногие специалисты могли ее полностью понять, и на то, что, хотя его доказательства были непогрешимы с математической точки зрения, экспериментальные подтверждения могли быть получены только через десятки лет.

Так или иначе, европейские и американские физики с восторженным удивлением приветствовали его открытие, и этот восторг просочился в прессу. Поначалу испанские газеты не особо отреагировали на это событие (чаще всего попадались заголовки типа «Испанский физик открыл, почему время движется только в одном направлении» или «По словам испанского физика, время подобно секвойе»), и своей популярностью в Испании Бланес был обязан перекручиванию, которому подверглась эта новость в менее серьезных средствах массовой информации, прямо заявлявших: «Благодаря теории Давида Бланеса Испания заняла ведущее место в физике XX века», «Профессор Бланес говорит, что наука подтверждает возможность путешествий во времени», «Испания может стать первой страной в мире, где будет создана машина времени». Все это было неправдой, но публика восприняла это с энтузиазмом. На обложках нескольких журналов рядом с фотографиями оголенных девиц появилось имя Бланеса в связи с упоминаниями о тайнах времени. Одно издание эзотерического типа продало тысячи экземпляров тематического рождественского номера, на обложке которого было написано: «Путешествовал ли Иисус во времени?», а ниже, более мелкими буквами: «Теория Давида Бланеса вызывает недоумение в Ватикане».

В это время Бланеса уже не было в Европе, чтобы радоваться (или оскорбляться): он был практически «телепортирован» в США. Он читал лекции и работал в Калтехе, престижном Калифорнийском технологическом институте, и, как бы идя по стопам Эйнштейна, в институте фундаментальных исследований в Принстоне, где такие мыслители, как он, могли прогуливаться по тихим паркам и имели время на раздумья и бумагу и карандаш для записей. Но в 1993 году, когда американский конгресс проголосовал против продолжения строительства в Ваксахачи (штат Техас) сверхпроводникового суперколлайдера, который мог бы стать самым большим и мощным ускорителем частиц в мире, роман Бланеса и США вдруг закончился по бесповоротному решению первого.