У Евы были темные волосы и глубокие темно-карие глаза.

– Ты можешь носить яркие цвета, – сказала Дейзи.

Своей одежды у Евы было мало. Ее отец, еврейский доктор в Берлине, отдал все сбережения, чтобы отправить ее в Америку, и она приехала год назад, ничего не имея за душой. Благодаря пожертвованиям благотворителей ее отправили в школу-пансион, где училась Дейзи – они были ровесницы, обеим по девятнадцать. Но на летние каникулы Еве было некуда ехать, и Дейзи, не раздумывая, пригласила ее к себе.

Сначала мать Дейзи, Ольга, была против.

– Ведь ты же и так в школе целый год! Я жду не дождусь лета, когда ты будешь все время только со мной.

– Но мам, она правда замечательная! – сказала Дейзи. – Она очень милая, покладистая и такая верная подруга.

– Ты, наверное, просто ее жалеешь, потому что она беженка, сбежала от нацистов.

– Да наплевать мне на нацистов, она мне просто нравится.

– Это прекрасно, но она что, обязательно должна жить у нас?

– Но мам, ей же больше некуда деться!

И, как обычно, в конце концов Ольга позволила Дейзи делать как хочет…

– Снобы? – сказала Ева. – Не может быть, чтобы они так относились к тебе!

– Очень даже может.

– Но ты же такая хорошенькая и веселая!

Дейзи не сочла нужным это отрицать.

– Именно за это они меня терпеть не могут.

– А еще ты богата.

Это была правда. Отец Дейзи был богат, да и мать унаследовала состояние, и сама Дейзи, когда ей исполнится двадцать один год, должна была вступить в права наследования.

– Само по себе это ничего не значит. В этом городе важно, насколько давно твоя семья богата. Если ты работаешь – ты никто. Самые уважаемые люди города – те, кто живет на миллионы, полученные в наследство от прадедушек… – Она говорила с веселой насмешкой – чтобы скрыть негодование.

– К тому же твой отец – знаменитость! – сказала Ева.

– Его считают гангстером.

Дед Дейзи, Джозеф Вялов, был владельцем баров и отелей. Ее отец, Лев Пешков, использовал доходы деда, чтобы купить не приносящие прибыли театры варьете, и сделал из них кинозалы. Теперь у него была еще и студия в Голливуде.

– Как они могут так говорить? – возмутилась обиженная за подругу Ева.

– Все думают, что он был бутлегером. И, наверное, они правы. Не могу себе представить, как еще заработать на барах во время сухого закона. Как бы там ни было, но именно из-за этого маме никогда не предложат войти в Общество леди Буффало.

Обе посмотрели на Ольгу, сидевшую на кровати Дейзи за чтением «Буффало Сентинел». На фотографиях, сделанных в молодости, Ольга была писаной красавицей. Сейчас она выглядела неряшливо и невзрачно. Она потеряла интерес к своей внешности, хотя с энтузиазмом ходила по магазинам с Дейзи, никогда не считая денег, чтобы ее дочь выглядела как картинка.

Ольга подняла голову от газеты и сказала:

– Вряд ли, дорогая, им не нравится былое бутлегерство твоего отца. Но он русский иммигрант, и в тех редких случаях, когда ему приходит в голову посетить службу, он идет в Русскую ортодоксальную церковь на Айдиэл-стрит. А это не намного лучше, чем быть католиком.

– Как это несправедливо! – сказала Ева.

– Могу тебя предупредить, что евреев здесь тоже не очень-то любят, – сказала Дейзи. На самом деле Ева была еврейкой наполовину. – Извини за грубость.

– Груби сколько хочешь, после Германии для меня эта страна – просто земля обетованная.

– Не очень-то расслабляйся, – предупредила Ольга, – вот здесь в газете пишут, что многие ведущие бизнесмены терпеть не могут президента Рузвельта и восхищаются Адольфом Гитлером.