Довольный, он воткнул короткий сучок в землю и сел на пятки.

– Тебе, мандукто саску, эти рисунки говорят о многом. Но я, о мудрый Саноне, вижу, к своему горю, перед собой только сучок и песок, – сознался в невежестве Керрик. – Истолкуй свои знаки, прошу тебя. Скажи мне, успели реки на севере взломать лед, расцвели ли уже цветы?

– Это случилось вот когда, – проговорил Саноне, перемещая сучок по кругу назад. – С того времени луна успела дважды стать полной...

Угрызения совести Керрика усилились. Но, подумав, он решил, что сейчас только начало лета и времени еще много. А нужно еще столько здесь переделать... Но однажды ночью ему приснилась Армун, он словно ощутил языком ее раздвоенную губу... и вскочил дрожа, вознамерившись немедленно отправиться за нею. И за ребенком, конечно.

Но благие намерения остались таковыми: делам, которые следовало завершить, чтобы Деифобен сделался пригодным для жизни тану, не было конца. Долгие летние дни сменяли друг друга. И снова настала осень. Керрик просто разрывался надвое. Злился на себя, что так и не выбрал времени отправиться за Армун, – и одновременно испытывал облегчение: теперь нечего было и думать успеть туда и обратно до зимних снегов. Но на этот раз он все рассчитает, закончит все к ранней весне, а Саноне будет напоминать ему о прошедших днях. И тогда отправится на север. Все-таки там они в безопасности: и она, и ребенок – это было утешением, когда он особенно тосковал.

Появление тану не испугало Калалеква. Ему уже приходилось встречаться с ними, но он прекрасно понимая, что оказался в их охотничьих угодьях. Однако он видел, что женщина боится его.

– Эй, не бойся, снежноволосая! – крикнул он и засмеялся, чтобы показать дружелюбие.

Но смех его вызвал противоположный эффект. Женщина в страхе отступила назад и замахнулась копьем. Мальчишка рядом повторил ее жест. Младенец на травоисе жалобно завопил. Калалекв, укоряя себя за поспешность, опустил глаза и увидел, что его руки и нож обагрены кровью убитого им пушного зверя. Быстро отбросив нож в сторону, он спрятал руки за спину, надеясь, что улыбку его сочтут дружелюбной.

– Что ты сказал? – крикнула Ангаджоркакв, отодвигая шкуры, закрывавшие вход в землянку. Выбравшись из нее, она замерла, разглядывая пришельцев.

– Погляди, какие у них светлые волосы! И кожа белая! Это тану? – спросила она.

– Они.

– А где охотники?

– Не знаю, я вижу только троих.

– Женщина, подросток, младенец. Раз они одни, их охотник, наверное, умер, и они горюют. Поговори с ними, скажи, чтобы не боялись.

Калалекв тяжело вздохнул:

– Я не знаю их языка, только слова «мясо», «вода» и «прощай».

– Смотри не попрощайся. Предложи им воды. Так будет лучше.

Когда охотник с волосатым лицом отбросил нож, страх Армун отступил. Здесь, на берегу, мог оказаться только парамутан, один из тех охотников, что живут у моря на севере. Она слыхала о них, но никогда не встречала. Она медленно опустила копье, но не выпустила оружие из рук – из землянки выскочил еще один. Но это была женщина, не охотник, и Армун почувствовала облегчение. Они принялись неразборчиво переговариваться высокими голосами. Потом охотник широко улыбнулся и выговорил одно слово:

– Ваудаа. – Армун не отреагировала, и улыбка исчезла с его лица. Он повторил: – Ваудаа, ваудаа!

– Он говорит «вода»? – спросил Харл.

– Наверное. Вода, конечно, вода. – Армун кивнула и улыбнулась в ответ.

Темная фигура женщины исчезла в шатре.