Хуже всего было на Рождество. Она сама, родители, Мерлин и Персия выбивались из сил, чтобы в доме на Болотах было весело. Ричард и Дейзи время от времени заговаривали о переезде в Лондон, но Робин подозревала, что они никогда не бросят ферму Блэкмер. Она так и не смогла привыкнуть к перемене, происшедшей с родителями. К старому и усталому лицу Ричарда и к тому, что Дейзи нуждается в ней. Не смогла привыкнуть к мысли, что теперь она — их единственный ребенок. Иногда эта любовь тяготила ее.

Она ездила к Элен в Ричмонд и писала Майе в Америку. Робин понимала, что жизнь развела их. И лишь изредка ощущала, что между ними еще есть какая-то связь — возможно, более сильная, чем воспоминания об общем прошлом и общих секретах.

Она упорно занималась и часто засиживалась за учебниками до полуночи. Не падала в обморок при виде трупа, который нужно было препарировать, как это случилось с одной ее однокурсницей. Ее не обижали приставания некоторых студентов и пренебрежение некоторых преподавателей. Она училась с неослабевающим упорством, наконец поняв, что это ее главное достоинство. И знала, что когда начнется специализация, она станет педиатром. Больной ребенок Майи, дети, о которых она заботилась в Испании и в клинике, несчастная малышка Мэри Льюис, лежащая в корзине, — все это продолжало пугать ее. Читая в больничной библиотеке книгу за книгой, она приходила к выводу, что болезнь Марии вызвана скорее трудными преждевременными родами, чем наследственностью. Она держала это мнение при себе, но временами чувствовала приступы своей старой страсти. Беременные женщины все еще умирали из-за антисанитарных условий; детей все еще калечили безграмотные коновалы и повивальные бабки. Она больше не считала, что сможет изменить мир, но думала, что сумеет внести свою лепту в его постепенное улучшение.

В конце февраля шел снег: с дымно-серого неба падали огромные белые хлопья. Весь этот день Робин не находила себе места. Все валилось у нее из рук. Ночью ей приснился Джо, и она проснулась в слезах. Обычно по средам во второй половине дня другие студенты-медики ходили на каток, но Робин незаметно ушла, боясь простудиться. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось; она зашла в кино и купила билет. Фильм, половина которого уже прошла, представлял собой запутанную историю о простой работнице и сыне фабриканта. Вдобавок для пущей запутанности создатели фильма наградили героиню вспыльчивой сестрой-двойняшкой. Робин зевала, дремала и ерзала на месте.

Она ненадолго проснулась, когда начали показывать кинохронику. Что-то о короле Георге и королеве Марии, а затем скучнейший сюжет о выращивании сахарной свеклы в Восточной Англии… Вдруг Робин выпрямилась и откинула со лба челку. На экране появились титры «Обмен пленными в Испании». Эти люди выглядели пугающе знакомыми. Вельветовые брюки и пиджаки, темно-синие комбинезоны. Худые, изможденные лица, даже сейчас пытавшиеся улыбаться. Один из них отдал салют, подняв стиснутый кулак, и Робин захотелось заплакать. А потом высокий, худой, смуглый пленный обернулся и посмотрел прямо в камеру.

— Джо! — громко крикнула она и прижала руки ко рту.

Люди, сидевшие перед ней, обернулись и зашикали, но Робин их не слышала. Она встала, стиснула руками спинку переднего сиденья и с колотящимся сердцем уставилась на экран.

Кинохроника закончилась, начался мультфильм. При виде кривлявшихся и пищащих зверюшек Робин захотелось крикнуть киномеханику, чтобы он снова пустил хронику. Кто-то схватил ее за рукав, попросил сесть, и Робин рухнула в кресло: ее не держали ноги. Бурная радость угасла. Она твердила себе, что ошиблась. После отъезда из Испании она часто видела Джо. Черноволосый мужчина, шедший по Оксфорд-стрит в пиджаке, протертом на локтях… Голос в очереди в магазине «Вулвортс»… И каждый раз это оказывалось ошибкой.