|
Стоило ему повернуться спиной к Ираклии и полю битвы, оставленному за греками, обратить мысли к дому, как эта тоска, месяцами сдерживаемая, навалилась и стала давить, будто петля на горле. Из-за ран на левом плече, под лопаткой и на груди Мистина не мог даже грести – ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на скользящие мимо берега Греческого царства, зеленые долины и синеватые горы в отдалении. Всего этого он уже видеть не мог. Ему опротивели гладкие колонны цвета масла с пеплом, мраморные и мозаичные полы, яркие росписи на стенах дворцов, где случалось останавливаться этим летом. Глинобитные стены греческих хижин, кривые серебристые оливы, гранаты в красных плодах и виноградники в резной листве. Казалось, вся тоска десяти тысяч человек по дому и родным проходит через его расцарапанную пикой катафракта грудь.
И вот тут, прямо у него на глазах, две ближние хеландии сдвинулись с места. Взметнулись длинные ряды мокрых весел, и два царевых корабля двинулись в сторону русского стана…
* * * – Дьявол, что ли, сожрал этого Куркуаса вместе со всеми его войсками? – восклицал патрикий Феофан, стоя на палубе возле сверкающего золотом «военного креста» и потрясая пухлыми кулаками. В такое бурное негодование он впал, кажется, впервые в жизни. – Где Варда Фока? Они прислали гонца, дескать, скифы под Гераклеей разбиты наголову, бежали жалкие остатки, а наше войско идет к Никомедии. Это называется – разбиты? Это называется – жалкие остатки? Полтысячи лодок! Половина того, что ушла на восток! Какого дьявола Иоанн пошел к Никомедии, где было от силы две тысячи скифов, когда здесь в пять раз больше? Перед ним стояли кентарх Иоанн и друнгарий тагмы Схол Зенон, а чуть сбоку – Дорофей и Клементий, кентархи тех двух хеландий, что были отправлены Феофаном на разведку. Мелководье не позволяло хеландиям подойти к берегу близ устья Ребы; тем не менее в скифском стане затрубили рога, тысячи мужчин устремились к воде с щитами и оружием, выстроились на песке, готовые отражать нападение. При этом сотни людей спешно разгружали стоявшие у берега лодки – таскали, швыряя на песок, мешки и бочонки. Иные, раненые, помогали одной рукой. – Они сами собирались напасть на нас, клянусь головой Пресвятой Девы! – твердил кентарх Клементий. – Если бы мы не повернули прочь, они спустили бы свои лоханки. Я видел, как они прыгали туда целыми десятками! И у каждого, клянусь стопами апостола Павла, на голове был ромейский шлем! – Уж я бы тогда пальнул по ним, клянусь кровью Христовой, – мрачно добавил кентарх Дорофей. – Против ветра? – с издевкой подхватил Феофан и воздел руки, будто желая сказать: Господи, за что Ты наказал меня, послав мне под начало таких дураков. – Дорофей, ты ходишь по морям уже десять лет и собирался сам себя сжечь? – Так неужели я буду смотреть, как скифы пытаются захватить мой корабль? – Тогда подождал бы, пока они его захватят, а потом удачным залпом против ветра можно было бы сжечь свою хеландию вместе со скифами, – язвительно посоветовал кентарх Иоанн. – Благодаря столь ловкому и новому приему твое имя увековечили бы, когда кто-нибудь взялся бы писать новый «Тактикон». Все сразу и разлетелись бы: воины Христовы – в рай, а эти бестии – в ад. – Лучше бы вы пересчитали их как следует, – желчно подхватил Феофан. – На это понадобился бы не один день, – ответил Клементий. – Но лодок – сотен пять-шесть. Правда, они тяжело нагружены, и едва ли каждая поднимает в придачу много людей. – Чем нагружены, хотелось бы знать? – гневно прищурился Феофан. – Добычей из Гераклеи? И это Куркуас называет «разбиты» и «бежали»? Он утверждал, что при бегстве скифы бросили всю добычу и пленных, что христиане отправлены по домам, а взятое он доставит ко двору василевса. |
