— Завтра я отправляюсь во Франкфурт, собирать инсталляцию. Хочешь со мной? Могу записать тебя как техника, — он ежится и глубже кутается в свою армейскую куртку, — Денег платить не могу, но авиабилет обеспечу, пойдёт?

Нехарактерное для Рубина предложение, но я знаю — это просто потому, что он за меня беспокоится. Думает, я слишком не в себе из-за Лизы, малость того, и это единственный путь, каким он может меня выманить из города.

— Во Франкфурте сейчас холоднее, чем здесь.

— Ну не знаю, Кейси, думаю, тебе нужна смена обстановки.

— Спасибо, но у Макса запланировано до черта работы. Пилот теперь — известная студия, люди прилетают отовсюду…

— Ну ладно…

***

Оставив разношёрстную команду в Пилоте, я отправился домой. Дошёл пешком до Четвёртой и сел на троллейбус. Я ехал мимо витрин, которые вижу каждый день, подсвеченных безвкусно и ярко: одежда, обувь и софт, японские мотоциклы, припавшие к полу эмалированными скорпионами, итальянская мебель. Витрины меняются сезонно — магазины появляются и исчезают. Сейчас они окутаны предпраздничной горячкой — на тротуарах полно людей, множество парочек, вышагивающих быстро и целеустремлённо мимо ярких витражей, собираясь прикупить «то миленькое что-то там из чего-то там». Добрая половина девушек носит высокие, до бедра, подбитые нейлоновые сапоги — мода пришла сюда из Нью-Йорка прошлой зимой, это, как считает Рубин, делает их похожими на слоних. Я ухмыльнулся, и внезапно до меня дошло, что всё кончено, что я расквитался с Лизой и что теперь немыслимое притяжение Больших Денег засосёт её в Голливуд не хуже, чем если бы она сунул ногу в чёрную дыру. Что сделано, то сделано, подумал я, и словно бы отпустил какую-то внутреннюю завесу, почувствовал самый краешек моей к ней жалости. Но только самую малость, потому что не хотел портить себе вечер какой-то мутотенью. А хотел я веселится, чего со мной давно уже не было.

Я вышел на своей остановке, и лифт поднял меня наверх с первой попытки. Хороший знак, подумалось мне. Наверху, приняв душ и переодевшись в свежую рубашку, я разморозил в микроволновке буррито. Приходи в норму, посоветовал я своему отражению, когда брился. Ты слишком много работал. Кредитки чересчур растолстели, пора это подправить.

Буррито были вкуса картона, но я решил — это мне тоже по душе, их агрессивная нормальность. Машина моя на ремонте в Бёрнаби — надо залатать подтекающий водородный бак, и водить мне не придётся. Так что, я мог отправиться тусить, а утром позвонить в Пилот и сказать Максу, что приболел. Теперь ему меня не выгнать, я теперь звезда, и Макс мой должник.

Должничок ты мой, Макс, обратился я к замёрзшей бутылке Московской, выуженной из холодильника. Да ты мне по гроб обязан. Я провёл три недели, редактируя мечты и кошмары одной не слабо шизанутой особы, Макс. Твоё здоровье. Так что, теперь можешь расти и процветать в своё удовольствие. Я плеснул в пластиковый стаканчик, оставшийся с какой-то прошлогодней вечеринки, на три пальца водки и вернулся в гостиную

Порой мне кажется, что здесь никто особо и не живёт. Но не из-за бардака; я убираю автоматически, как робот, и никогда не забываю вытереть пыль с постеров и полок. Но бывают моменты, когда внезапно охватывает холодный озноб — это же обычный набор самых обывательских вещей. Не то, чтобы мне хотелось завести кошку, обставить всё растениями или чем-то ещё, но иногда кажется — кто-то другой вполне мог бы жить здесь, среди этих вещей, и всё это будто взаимозаменяемо… Моя это жизнь или твоя, а может вообще — кого-то другого…

Думаю, у Рубина схожие взгляды, но для него это источник сил, вдохновения.