Когда он во всем признался, Мадлен тотчас же его вспомнила. Их разговор шестилетней давности по большей части уже позабылся, наверняка он был незначащим. А вот мужчину, сидевшего в инвалидном кресле в тускло освещенном кабинете сэра Райли, с опухшими, безжизненными глазами, перебинтованного и безногого, она никогда не забудет. Он так и стоит у нее перед глазами. Он представился ей Кристианом Сент-Джеймсом. Какое красивое, благородное имя, подумала она тогда. Она вспомнила, как он пытался ей улыбнуться, хотя это, похоже, доставляло ему мучение – возле рта до сих пор не зажил глубокий порез, – как она погладила его по руке, ощущая неловкость от того, что настолько явно выказывает свои чувства, однако желая хоть как-то его утешить. Этот незнакомец сразу, при первом же взгляде вызвал у нее симпатию. Тогда он был не таким, как сейчас, красивым и властным, а слабым и больным калекой, а она прекрасно знала, какое значение люди придают красоте и какие чувства испытываешь, когда тебя судят по внешнему виду, а не по душевным качествам.

Она никогда его больше не увидит. Всякий раз, когда Мадлен об этом думала, в горле застревал комок, щекотало в носу, а глаза наполнялись слезами. За все эти недели он не дал о себе никакой весточки, а она отказывалась писать ему. Что она могла написать? Когда она уезжала, то пребывала в такой ярости, что готова была убить его. Что ж, ярость ее была оправданна. Однако Томасу она причинила острую боль. Его тоже можно понять. Он любил ее больше всех на свете, а она так обидела его той ночью. Теперь до конца жизни ей нести сей тяжкий крест.

Однако, несмотря ни на что, жизнь продолжается. Просто Мадлен не знала, что ей теперь с этой жизнью делать. Марсель не слишком много для нее значил. Она любила этот город, потому что он был ее домом, однако настоящих друзей у нее здесь не было, лишь немногочисленные знакомые. Томас был прав: она никого не пускала в свое сердце, боясь неминуемого расставания. Правда, у нее оставалась Мари-Камилла, которая наверняка последует за ней повсюду в пределах Франции, однако она всего лишь служанка.

Оставалась работа на правительство, однако и она потеряла для Мадлен часть своей привлекательности: теперь она всегда будет относиться к ней как к источнику существования, а не как к полному опасности и вместе с тем восхитительному приключению. Это немного огорчало. Все изменилось с тех пор, как она уехала из Уинтер-Гарден, и ничего уже не будет прежним.

Мадлен закрыла глаза, прислушиваясь к пению птиц, кряканью уток, шуму, детскому смеху.

Внезапно чувство страшной тревоги, какого она уже давно не испытывала, возникло вновь и сердце забилось в груди как бешеное. Медленно спустив ноги на землю, Мадлен приложила руку к животу. На глаза навернулись слезы и покатились по щекам. Наклонив голову, Мадлен закрыла глаза, чувствуя и безграничное удивление, и отчаянную радость: за спиной, с дорожки, перекрывая детский гомон и шум большого города, послышались знакомые медленные, неровные шаги, которые она бы узнала где угодно...

Томас приехал в Марсель! Он приехал к ней. Внезапно неважным стало то, что он ее обманывал, что они расстались врагами. Важно, что они теперь вместе. Томас приехал в Марсель за ней, и все снова будет замечательно.

Несколько секунд спустя она почувствовала, что он стоит у нее за спиной, и дрожащим от волнения и желания голосом тихо проговорила:

– Я ждала тебя, Томас.

И эти слова, в сущности те самые, которые он произнес несколько месяцев назад на заднем дворе коттеджа в Уинтер-Гарден, в тот день, когда приехала Мадлен, стоили всех его страхов, всех страданий, которые он переносил в течение многих недель, с тех пор как она от него уехала.