|
Сколько-то долгих безмолвных минут спустя где-то далеко гулко протрубил рог. Фабер кивнул: послание завершило свой путь.
Тут Бартоломео понял, как драгоценно в такой ситуации каждое слово. Бросать их на ветер – об этом не могло быть и речи. Надо было найти кратчайший путь к главному. Он сказал: – Когда-то мой отец вел вас в битву… – Когда-то мой отец вел вас в битву… – повторил первый ряд. – Когда-то мой отец вел вас в битву… – подхватил второй. – Он отдал за это жизнь, как и многие другие… – Он отдал за это жизнь, как и многие другие… – Он отдал за это жизнь, как и многие другие… – Теперь я зову вас на новую битву. – Теперь я зову вас на новую битву. – Теперь я зову вас на новую битву. – Верьте и надейтесь. – Верьте и надейтесь. – На этот раз весь народ будет за нас… – На этот раз весь народ будет за нас… – …и мы победим варваров! – …и мы победим варваров! Размеченные трубным гласом рога в тумане, простые фразы, которые он произносил одну за другой, обретали в длящихся паузах неожиданную значительность. Хватало времени взвесить каждое слово, и каждое слово было весомым: восстание… восстание… битва… битва… свобода… свобода… Бартоломео призывал выступить в поход на столицу этим же утром. Он закончил свою речь, и через некоторое время по заключительному сигналу рога тишина взорвалась многоголосым криком, от которого бросало в дрожь. – Пойди поздравствуйся с ними, – сказал Фабер. – Походи по рядам, им лестно будет. – Нет, нет, – воспротивился Бартоломео, соскочив с ящика, – это не для меня, что это еще за культ личности, я себя буду чувствовать каким-то шутом… Ян поймал его за локоть: – Иди к ним, Барт. Нельзя обманывать их надежды. А те, кто знал твоего отца, будут счастливы увидеть тебя как живую память о нем. Бартоломео заколебался, потом решился: – Ладно. И ты со мной, Милена. Он взял девушку за руку, и они пошли. Передние ряды расступились перед ними, и они дали себя поглотить мирному сонму людей-лошадей, над которым почти неподвижным облаком стоял пар. Во всем этом было что-то нереальное. Войско исчислялось не сотнями – тысячами. Люди-лошади в своих тяжелых зимних одеждах, в шерстяных шапках и шлемах казались выходцами из какой-то другой эпохи, но главным было ощущение простоты и надежности. Среди них было много женщин, были и мальчики-подростки, кое-кто не старше двенадцати лет. Эти последние гордо потрясали пиками и палками. В призрачном свете туманного утра все расступались перед юной парой, приветствуя ее улыбками и дружескими словами. – Мы что, в сказке? – прошептала Милена. – Похоже, что да, – отозвался Бартоломео. – Или нам обоим снится один и тот же сон. Скоро они перестали понимать, в какую сторону идут. Они заблудились. Куда ни поверни, всюду был тот же лес спин, плеч, приветливых лиц, те же большие твердые руки, протянутые для рукопожатия. Утонувшие в густом тепле этой людской массы, они больше не чувствовали ни страха перед завтрашним днем, ни жгучего зимнего холода. – А деревня-то где? – спросила в конце концов Милена, совершенно потеряв ориентацию. Какая-то девушка-лошадь услышала и тронула ее за локоть: – Хотите, я вас выведу? Идите следом. И пошла впереди, страшно гордая своей ролью проводницы. Жесткие неухоженные волосы топорщились на ее непокрытой голове беспорядочными космами. |
