Когда сестры все рассказали родителям, отец назидательно и важно (он всегда так разговаривал) спросил:

— А у вас не возникла мысль, что вы, советские дети, должны не верить в какие-то там привидения, а смело идти вперед?

Ксения искренне ответила:

— Не-ет… Мы так испугались… И никаких мыслей, что мы — советские дети… Хотя потом я кинулась… Вспомнив о маме.

— Странно, — холодно заметил отец. — У меня бы обязательно возникла. Я советский просто на уровне генетики, на бессознательном уровне. И в вашей ситуации именно так подумал бы и действовал соответственно. Потому что всегда уверен, на уровне аксиомы, что никаких привидений и ничего подобного быть не может, ибо я — советский человек, то есть человек самой лучшей на земле и вообще единственно правильной веры, отрицающей все нематериальное.

Ксения внимательно глянула на него и тихо отошла в сторону.

И впервые подумала, какой он сложный — ее отец. Видно, непростое у него поле, нервный он и трудно ему расслабиться. Сжатый, судорожный человек. Оттого и с желудком у него дела неважные, мама говорила: предъязвенное состояние. Русокудрый, с вытянутой шеей, с голубыми круглыми напряженными глазами и таким же стиснутым ртом. Всегда мрачный, квадратнолицый, руки до колен…

Разговаривая, отец обычно страшновато нависал над собеседником, не отрывая от него глаз с крохотными дулами зрачков.

— Сатанинский взгляд, — как-то сказал о нем Валентин.

Ксения долго не спрашивала, как он познакомился с Георгием Семеновичем. Но однажды поинтересовалась.

— Нас награждали, — отозвался Валентин. — Вручали премии. В большом ЦК. И был твой отец. Потом подошел ко мне, пожал руку, признался, что любит все мои роли… Так, слово за слово… Я пригласил его в Дом актера, он приехал…

Работал отец по-сталински. В тех еще, старых, былых традициях. Неутомимо. С огоньком. Ни в чем никогда не сомневался и не обманывался. Да и зачем? Когда все и так разжевано. Во времена его молодости даже самый тупой первокурсник обращался с заумной «проработочной» статьей как с капустным кочаном, быстро добираясь до кочерыжки, до основы.

То поколение казалось Ксении удивительным. Оптимисты, жизнелюбы. Прошли войну. Отстояли свою землю. А тревога за страну обессмысливает, обесценивает страдания отдельной личности, обычного человека. Они растили детей. Верили в светлое будущее. В коммунизм, в мировую революцию. Только Богу там, увы, не нашлось места. Решили обойтись без Него.

Иногда отец мурлыкал себе под нос, Ксения слышала:

И еще:

Отец прошел Великую Отечественную от звонка до звонка. В разведке. Уцелел по счастливой случайности. Так выпало на долю.

Как-то Ксения спросила его:

— А вы пленных немцев на допросах били, пытали? Или правда по-благородному обходились, несмотря на то что фрицы наших истязали?

Отец усмехнулся:

— Отвечу тебе честно. Мы, русские, действительно не агрессивны по природе. Но конечно, меры принимали, что лукавить… Вот что мы делали. Дадим пленному немцу хорошо поесть: от пуза хлеба и селедочки соленой. Ешь сколько хочешь, немчура! А потом — вот тебе питьевая вода и запей соленую селедочку опять же, сколько хочешь! И тут мы его на допрос вызываем. До окончания которого в туалет выходить не положено. И будь спокойна: все немцы, как миленькие, благополучно раскалывались, проблем с показаниями не было.