Следак еще никогда не видел Веру такой возмущенной.

— Зачем Кобылиныча? Я сам с ним поговорю.

Но поговорить с Михаилом ему не удалось, потому что через час к ним пришла почувствовавшая беду Алина. Она бухнулась Следаку в ноги и стала умолять не говорить Михаилу, что она про него рассказала. Она очень любила мужа, боготворила его талант, он был добрым, хорошим, но его искусство требовало такой самоотдачи, что он не мог не пить. Зато потом, приходя в себя, он просил у Алины прощения на коленях и месяц ходил кротким и тихим. Следак послушался ее и не пошел говорить с Михаилом. А зря. Следующий его приступ случился не по расписанию, а через две недели. И напился до чертиков Михаил моментально. Может быть, водка попалась паленая, может, мозг ослаб. Только в этот злосчастный раз Алина не успела отправить Соню к родителям и вынуждена была выскочить с ней на улицу, спасаясь от разъяренного мужа. Она захлопнула дверь в его комнату, где он все крушил, не щадя в том числе и собственных икон, а потом вышел в окно пятого этажа, разбив его ногой. Скорее всего, в пьяном бреду он перепутал окно со стеклянной дверью в комнату.

Алина с Соней после похорон Михаила уехали жить к дальним родственникам на Псковщину, не оставив никаких координат. Отец Константин объяснил Следаку, что это дьявол не давал покоя душе Михаила, изводя его великий талант, не давая творить добро и чудеса. Слаб оказался Михаил, и Следака вполне удовлетворила эта версия, но в храмы, расписанные Михаилом и его коллегами, на какое-то время желание ходить у него пропало. Божия Матерь, писанная Михаилом, осталась висеть на стене их с Верой спальни, снять ее рука не поднялась, но мечтать о том, как она поможет им с ребенком, они перестали. Только, глядя на нее, вздыхали каждый раз по солнечной Соне и воздушной Алине.

Последним кирпичом в стене между Следаком и Церковью стала встреча со старым знакомым, человеком из прошлого, неким Червонцем. В девяностые Следак и Кобыла с трудом повязали его, тогда бригадира «ленинских». Работала такая отмороженная бригада на Юго-Западе. Червонец был блатной, бывший разгонщик, пять ходок — одиннадцать лет отсидки к сорока годам. Бригада его занималась в том числе и подставой машин. Как-то раз подставили ребята Червонца свой «мерин» не под ту «тачилу». Вывалились из нее четверо нормальных пацанов поперек себя шире, назвались борцами и вместо того, чтобы отвалить бабла за окорябанный «мерс», забили стрелку у себя в спортзале. Дело-то копеечное, могли краями разойтись, тихо и мирно. Но не зря себе «ленинские» дурную славу годами зарабатывали. Нужно планку-то держать. Приехали они вчетвером — три торпеды и Червонец — на стрелку, там человек двадцать борцов разминается, к разговору готовятся. А терки не получилось. Потому как «ленинские» без разговоров достали из черных кожанок АКСУшки, в простонародье «сучки», и прямо в зале покрошили молодых спортсменов в мелкую капусту. Ни за что. Просто настроение у Червонца плохое выпало, похмелье тяжелое. А среди борцов пять человек в сборную города по греко-римской борьбе входили, а один вообще чемпионом Европы был. Потом погрузили их в микроавтобус, как запихали — непонятно, увезли на городскую свалку и сожгли.

Когда сожженный, полный тел автобус нашли — в городе началась паника. Даже для того времени жестокость была выдающаяся, а наглость и цинизм — беспримерный. Место для зала борцы выбрали глухое, на самой окраине, так что сразу «ленинцы» не спалились. Может, их вообще тогда бы и не вычислили, да языки за зубами не смогли сдержать, стали хвастаться перед братками, понторезы дешевые! Ну и сдали их при случае. Червонцу сразу свой человек из ментовки стукнул, что его вложили, и сказал, кто болтанул.