Я подошел к Бруку и приподнял его, даже посадил. Он мне чуть улыбнулся, приоткрыл рот, но произнес только: «Не повезло…» Стараясь не наступать на пятна крови, Гарри приблизился к нам, хотя помощи от него не было никакой. Он спросил: «Папа, кто это сделал?» Но бедняга уже не мог вымолвить ни слова. Спустя несколько минут он умер на руках своего сына, цепляясь за него, как ребенок.

Профессор Риго прервал рассказ и, словно чувствуя себя в чем-то виноватым, опустил голову, уперся взглядом в стол и бессильно положил на скатерть руки. После довольно продолжительного молчания он расправил плечи, встряхнулся и произнес подчеркнуто торжественным тоном:

— Пожалуйста, обратите особое внимание на то, что я вам сейчас скажу! Мы знаем, что Говард Брук не был ранен и находился в добром здравии, когда я оставил его одного на башне без десяти четыре. Следовательно, человек, его убивший, должен был подняться к нему на башню. Этот человек должен был обнажить клинок и вонзить его в жертву, когда Брук повернулся к нему спиной. Надо добавить, что полиция обнаружила в одном месте на парапете, со стороны реки, что-то вроде небольшого пролома: не хватало двух кирпичей, как будто кто-то хватался за парапет. И все это должно было произойти между четырьмя без десяти минут и четырьмя и пятью минутами, когда дети нашли умирающего. Хорошо! Прекрасно! Время установлено! — Профессор Риго рывком придвинул свой стул к столу. — Собственно говоря, и еще кое-что установлено! — сказал он. — То, что в течение этого времени, этих пятнадцати минут, ни одного живого существа рядом с убитым не было.

Глава IV

— Вы слышали? Вы меня слышали? — настойчиво повторял Риго и щелкал пальцами, чтобы привлечь внимание Майлза Хеммонда.

Для любого человека с живым воображением эта история, рассказанная маленьким толстым профессором, история с ее звуками, красками и зримыми образами становилась как бы частью пережитого. Майлз на какое-то время забыл, что сидит в отеле «Белтринг» на втором этаже, в комнате с открытыми окнами, выходящими на Ромили-стрит, перед канделябрами, в которых догорают свечи. На какие-то мгновения он окунулся в мир звуков, красок и образов этой чужой жизни, ему даже почудилось, что дождик стучит не по Ромили-стрит, а по крыше башни Генриха IV. Он сопереживал, испытывая волнение и интерес, готовый включиться в игру. Ему нравился этот Говард Брук, явно заслуживающий уважения и симпатии; любой убивший старика, кем бы он ни был…

И все это время русалочьи глаза Фэй Сетон, все более и более его завораживавшие, избегали его взгляда, устремленного на фотографию, которая лежала перед ним на столе.

— Простите, — сказал Майлз, очнувшись. — Хм!.. Не повторите ли вы последнюю фразу?

Профессор Риго сардонически ухмыльнулся.

— С великим удовольствием, — ответил он учтиво. — Я сказал: следствие установило, что ни одного живого существа не было рядом с Бруком в те роковые пятнадцать минут.

— Даже близко никого не было?

— Никто не мог так быстро до него добраться. Он был совершенно один на верху башни.

Майлз выпрямился.

— Уточним! — сказал он. — Человек был заколот?

— Был заколот, — подтвердил профессор Риго. — Имею редкую возможность показать вам орудие преступления.

Словно нехотя он потянулся за толстой тростью светлого дерева, прислоненной к ножке стола.

— Это та самая?.. — выдохнула Барбара Морелл.

— Да, она принадлежала Бруку. Я уже говорил вам, мадемуазель, что коллекционирую такие реликвии.