– Пожар в центре? – мягко спросила она. – Или несчастный случай?

– Пожар в центре. Не важно.

Она кивнула, уголки широкого рта подергивались.

– Скажите-ка. Девочка ведь была снаружи, на улице, и вы решили принести ее в дом?

– Вы против? – удивленно спросил я.

– Нет. Но вы же полицейский.

Ясно, о чем речь. Что это за полиция, если она не несет покрытую кровью девочку в ближайший участок и не выясняет, что с ней случилось? Я кивнул. Я очень остро ощущал шесть дюймов своей кожи с той секунды, как снял шляпу. Даже не замечал, как сильно я на нее полагаюсь. Однако же вряд ли я могу признаться своей квартирной хозяйке, что бросил единственный источник постоянного дохода.

– Когда бедный птенчик проснется, мы выясним, в чем дело – где она живет и откуда эта кровь. Нету смысла тащить ее в участок спящей.

Здорово проголодавшись, я взял хлеб и оторвал кусок сыра. Миссис Боэм вытащила из кармана сигарету и прикурила ее от свечки. Блеснули тускло-пшеничные волосы, и вновь конус света на столе. Я заметил альманах, раскрытый на странице с рассказом из очень популярной серии «Свет и тени улиц Нью-Йорка», и мысленно улыбнулся. Остро написанная подборка, равно лиричная и зловещая, вдобавок автор при каждом удобном случае вставляет намеки на секс. Видимо, потому он и подписывается «Аноним». Чем лучше я узнавал свою квартирную хозяйку, тем больше она мне нравилась. Тем временем она заметила, что я читаю вверх ногами, слегка покраснела и закрыла альманах.

– Такие дети – одни неприятности, – с сожалением заметила она.

– Ирландские дети?

Ничего удивительного, если она так считает. Даже если девочка говорит как американка, ее волосы и кожа, крапчатая, как яйцо бекаса, говорят о ее происхождении. Живя в Шестом округе, миссис Боэм достаточно на них насмотрелась, и временами от них и вправду бывают неприятности. Их часто выучивают считать мифом частную собственность.

– Не ирландские.

– Беглецы?

Я был озадачен. Неужели миссис Боэм не побежит, если окажется в крови с головы до ног?

Миссис Боэм покачала головой, костлявые руки сложены на груди, во рту сигарета.

– Не беглецы. Вы не заметили.

– Чего не заметил?

– Она… как это называется? Птенчик, так вы сказали. Птенчик-мэб. Малышка – птенчик-мэб.

Хлеб застрял у меня в горле. Я глотнул домашнего пива миссис Боэм, поставил вспотевшую кружку и облокотился на стол, осторожно держась рукой за лоб. Неужели я ослеп? Пусть даже я устал, проголодался, на целых три мили за гранью ужаса, но это все равно не оправдание.

– Прическа, – пробормотал я. – Ну конечно, ее прическа.

Широкий рот миссис Боэм изогнулся в мрачной улыбке.

– Вы смотрите на людей вблизи. Да, ее прическа.

– Может, случайность.

Я откинулся назад, водя пальцами по грубой столешнице.

– Может, она крутилась днем рядом со старшей сестрой.

Миссис Боэм пожала плечами. Это движение весило не меньше тщательно выверенного аргумента.

Ибо кто в здравом уме уложит волосы девочки в прическу, которую носят женщины после восемнадцати, а потом выпустит ее босой на улицу? Взрослые шлюхи, как правило, распускали волосы, стараясь выглядеть как можно моложе. Выставляются в открытых до пупка легких рубашках, а выжженные, ломкие локоны вьются следом, как пучки хвороста.