Конде решил предложить ему убежище — может, согласится принять местное гражданство на всю сегодняшнюю ночь.
~~~
В такое утро дребезжание звонка всегда воспринималось как пулеметная очередь, угрожающая расправиться с остатками многострадальной мягкой массы, которая еще плавает в стенках черепной коробки. История вечно повторялась в форме трагедии, и Конде с трудом протянул руку и нащупал где-то там вдали холодную телефонную трубку.
— Ну наконец-то, Конде, где тебя черти носят? Я тебе вчера до двух ночи названивал, а ты как сквозь землю провалился!
Конде осторожно выдохнул и понял, что просто умирает от головной боли. Он даже не пытался оправдываться и обещать себе, что это в последний — ну то есть в самый последний — раз.
— Что случилось, Маноло?
— Как что случилось? Или тебе Пупи больше не нужен? Он тебя со вчерашнего вечера в управлении дожидается! А может, ты хочешь, чтобы его подали тебе на завтрак?
— Который час?
— Двадцать минут восьмого.
— Подбери меня в восемь. И захвати на всякий случай лопату.
— Какую еще лопату?
— Которой будешь меня сгребать. — Конде опустил трубку.
Три таблетки дуралгина, душ, кофе, душ, еще кофе — и наконец первая разумная мысль: я люблю эту женщину. По мере того как колдовское снадобье из кофейного раствора дуралгина производило свое живительное действие, в памяти начали всплывать картинки прошедшей ночи. Конде с облегчением вспомнил, что Карина попросила его не торопить события, и он, слава богу, послушался. Вчерашняя романтическая пьянка неожиданно вывела его из строя, и к началу второй бутылки он уже наклюкался так, что не смог бы даже стянуть с себя штаны, — в этом Конде убедился перед рассветом, когда ненадолго очнулся в своей постели от жуткого сушняка, будто находился в пасти огнедышащего дракона, и обнаружил, что лежит одетый. А теперь, глянув на себя в зеркало, он порадовался еще и тому, что Карина не видит его красных глаз и темных кругов под ними, похожих на грязные потеки. Вдобавок, как ему показалось, растительность на голове поредела по сравнению с тем, что было вчера, а кроме того, печень, по внутреннему ощущению, словно бы опустилась до уровня коленей.
— Маноло, хоть раз в жизни езжай потихоньку, — с мольбой в голосе попросил Конде своего подчиненного, усевшись в машину, а после повернул зеркальце и принялся натирать себе лоб китайским бальзамом. — Рассказывай.
— Лучше ты расскажи, что с тобой приключилось — под поезд попал или приступ болотной лихорадки прихватил?
— Хуже — танцевал.
Тут сержант Мануэль Паласиос проникся пониманием и сочувствием к своему шефу и всю дорогу ехал не быстрее восьмидесяти километров в час, по пути вводя его в курс дела:
— Парень объявился около десяти вечера. Я уж собрался уходить и велел Греку и Креспо оставаться сторожить на углу, а тот как раз подруливает на своем мотоцикле. Ну мы сразу спустились в гараж, говорим, предъяви документы на мотоцикл, и он принимается вешать нам лапшу на уши. Тогда я решил: пусть посидит до утра, дозреет маленько. Думаю, он уже накрахмалился, как считаешь? Да, тебя просил зайти капитан Сисерон. Короче, по заключению экспертизы, марихуана из дома Лисетты, хоть и размокла, все равно крепче обычной, поэтому в лаборатории полагают, что травка не местная, скорее всего мексиканская или никарагуанская. А с месяц тому назад они взяли в Луйяно двух типов на сбыте сигарет с марихуаной вроде бы того же происхождения.
— А те откуда ее взяли?
— В этом-то и весь вопрос! Они якобы купили ее у кого-то в Эль-Ведадо, однако человека с указанными ими приметами засечь не удается. Видать, эти ребята кого-то прикрывают…
— Значит, марихуана не кубинская…
Конде поправил темные очки и закурил сигарету. |