Тэнлие Нур

Что ты можешь сказать – металлический смех

Почему мою маску уводит в оскал,

Почему в этом мире, закрытом от всех

Мне встречается тот, кого я не искал?

Кто встречает меня за глухой пустотой,

Чужой или свой?

Стихи как всегда пришли разом, и Йорик, обжигаясь ими, как расплавленным металлом, придавал форму, облекал в слова то, что заплело душу, как раскаленная колючая проволока. Отделить от себя это , причиняющее боль, сдавившее так, что невозможно дышать. Отковать. Закалить. И взглянуть на волнистый узор из множества слоев слов и музыки.

Первые строфы молчали, но дальше музыка заявила о себе настойчивей, чем слова. И только послушное серебро струн под пальцами могло смягчить жгучую боль, принять в себя и отпустить на свободу.

Что мешало машину направить в вираж

Или просто рвануть в тяжкий сон, темный бред,

Но я слышу: «привет, сразу видно, что наш».

Я, себя перебив, выдал верный ответ.

Этот путь протянулся рукой над огнем,

Куда мы идем?

И придется ломать легковесный засов,

Чтобы не было так, как неправильно быть.

В этом деле для нас не написано слов,

И нужны ли слова для того, чтобы пить?

Этот выход‑пролом нам придется открыть,

И как дальше быть?

Все понятно до горечи слез на губах,

Но уже не свернуть, если крылья горят.

В наши схемы не входит понятие «страх»,

Это просто твой ветер послал тебя в ад,

И не гаснет свеча в одинокой руке.

Нам плыть по реке.[60]

Он вслушался в отголосок музыки, привычно и придирчиво выверяя правильность. Новая песня не всегда… не всегда бывает сразу , от первого слова до последней ноты. Песню нужно шлифовать, оттачивать, доводить до совершенства, чтобы она проникала в душу ровно, как острый клинок, не оставляя рваных ран и уродливых шрамов.

Безболезненно – в самое сердце.

– В наши схемы не входит понятие «страх», – повторил Эльрик с кривоватой усмешкой. – Вот уж, правда. А еще нам ума недостает. Добрый вечер, командор.

Йорик заметил, как он вошел – вернулся с очередного занятия с Легендой, последнего на сегодня, поздно уже. Заметил, но был слишком занят, чтобы отреагировать. Поэтому только сейчас отложил гитару и встал, все еще не вполне вернувшийся к реальности, оттого слегка потерянный.

– Рейнен ие [61], – произнес он. – Думаешь, насчет ума стоит уточнять прямо в тексте?

– Думаю, в любых стихах должна быть какая‑то недосказанность, – серьезно сказал Эльрик. – А можно еще раз, сначала? Я не все слышал.

– Можно и сначала. – Йорик вновь взял гитару, – я тоже слышал не все.

Эльрик слушал внимательно, застыв в неподвижности, подобно Дхису, закостеневшему поверх его рукава красивым резным браслетом. А Йорик чувствовал себя заклинателем змей. Песня удалась, получилась правильно с первого раза, и свидетельством тому зачарованная неподвижность шефанго, чуткого ко всему, нарушающему лайах . Да, лайах. Это слово нельзя перевести, но люди попытались. И решили, что слова «красота» и «правильность» будут самыми близкими по смыслу. Это не так, ну да ладно. Не все ли сейчас равно, кто, что и как переводил с зароллаша.

Все равно.

– Это песня о том, что мы не вернемся, – проговорил де Фокс, медленно, как будто неохотно выходя из оцепенения.

– Но мы вернемся, – сказал Йорик. – Нам деваться некуда.