|
Ментальное рабство показалось им более безопасным, чем вольная жизнь. Смирившись с тем, что они подчинены чужой воле, оба мутанта убедили себя, что воля эта принадлежит кому-то, кто умнее, хитрее, сильнее их… принадлежит вожаку. Как и для большинства людей, рабство стало для них приемлемее свободы. Повинуясь мысленным приказам Змееныша, собаки подбежали к нему, припали к земле, виляя хвостами, затем стали кружить по поляне. Убедившись, что полностью управляет мутантами, Змееныш послал их в лес, к избушке. Собаки побежали впереди, он ощущал, как с каждым шагом слабеет связь, и, двигаясь следом, усиливал ее, накачивал психической энергией, пока не почувствовал усталость. Змееныш понял, что может контролировать мутантов, когда они находятся в круге радиусом до ста метров. Наверное, через какое-то время он сумеет увеличить это расстояние… Шли дни. Змееныш экспериментировал и учился. Он с безучастным удивлением наблюдал за собой со стороны и отмечал, как изменился после смерти Мазая. Она стала последней каплей - теперь Змееныш все меньше был человеком. Слепая ярость и жажда мести, охватившие его после смерти Мазая - последнего живого существа, связывавшего его с людьми, - ушли в глубь сознания. Их сменила холодая, чистая, расчетливая ненависть. Конечно, он отомстит. И это будет такая месть, от которой не уйдет никто. Не только Слон и его подручные - ни один человек в Зоне. Для этого нужны силы. Силы и оружие. Поэтому Змееныш подолгу спал, хорошо ел - и тренировался дни напролет. 2 Добравшись до заброшенного поселка, отряд Мирового остановился в двухэтажном председательском доме, сохранившемся лучше других построек. Это был запасной схрон, не такой обжитой, как подвалы школы, но сюда было ближе. Раны Кипятка оказались опасными, Мировой подозревал, что тот не выживет. Раненого положили на втором этаже, перевязали и сделали несколько уколов. На пятый день после перестрелки в грузовой станции Кипяток еще бредил. Круча, как сиделка в больнице, промывал воспалившуюся рану, менял повязку, делал уколы обезболивающего и антибиотиков, однако Кипяток не приходил в себя. И в бреду все твердил про сто тысяч. Мировой не мог это слушать и больше не поднимался к раненому. Всех охватило уныние. Сталкеры спали до полудня, после завтрака валялись на кроватях, почти не разговаривая, старались не смотреть друг на друга. Дылда листал книги из шкафа председателя - какие-то древние отчеты о съездах коммунистической партии и сельскохозяйственные журналы с пожелтевшими страницами, Теленок иногда плакал. Мировой мрачно ходил по комнате, заложив руки за спину. Круча почти все время проводил на втором этаже возле друга. Рюкзак Рыжего лежал в углу, возле него стояла рюмка, накрытая высохшим куском черного хлеба. Острее всех упадок сил ощущал Мировой. Для него схватка с долговцами была чем-то большим, чем неудавшаяся операция. На седьмой день он не выдержал и сорвался на спустившегося вниз Кручу: - Чего похороны изображаешь? - Человек-скала равнодушно посмотрел на Мирового. - Не шуми, всем хреново. Мировой с видимым усилием взял себя в руки, прекратил мерить шагами комнату и остановился возле стола. В доме было холодно, влажно, слабо пахло плесенью. За окнами стемнело, под потолком горела люстра в самодельном абажуре; натянутая на проволочный каркас красная ткань окрашивала комнату в тревожные багровые тона. |
