А шестерни за ее спиной вращались все быстрее и быстрее, и Алексею вдруг подумалось, что стоит только ей сделать шаг назад, и она попадет в эту стальную мясорубку. Вот сейчас стало по-настоящему страшно. То есть страшно ему было и там, на смотровой площадке, рядом с мертвым, уже замерзающим телом, но только сейчас он осознал, что у страха, оказывается, бывают грани. Стоящая напротив девчонка могла умереть в любую секунду, и смерть ее была бы едва ли менее мучительной и страшной, чем смерть деда Василя.

Именно страх, а не здравый смысл легонько толкнул Алексея в спину, взъерошил ледяной лапой волосы на затылке, шепнул на ухо – давай!

Он двигался осторожно и плавно, словно бы боялся спугнуть дичь. Не сводил взгляда с окаменевшего, удивительной красоты лица, только в глаза, черные с серебряными проблесками, старался не смотреть. Шкурой чуял – не надо заглядывать в эти колодезные глубины, небезопасно. И когда пальцы его сомкнулись на ее плечах, ему вдруг показалось, что вся она каменная или бронзовая, как те фигуры, что кружатся сейчас наверху. Подумалось, что сдвинуть ее с места не получится…

Получилось. Алексей рванул девчонку на себя, подальше от шестерней, краем уха успев услышать чудовищный скрежет. От застопорившихся вдруг шестерней снопом посыпались искры, а через мгновение какофония звуков стихла, уступила место тревожной, вибрирующей тишине.

Тишина длилась недолго. Окаменевшее тело, которое Алексей продолжал прижимать к себе, сначала обмякло, а потом забилось в тщетной попытке вырваться. Девчонка, до этого безмолвная и безучастная, истошно завизжала, одновременно отбиваясь от Алексея и пытаясь зажать уши перепачканными мазутом руками. Казалось, она слышит что-то свое, недоступное для остальных, мучительное и страшное одновременно. Или не только слышит, но и видит?..

В продуваемой всеми ветрами башне и раньше было холодно, но тот холод казался самым обыкновенным, не таким, который окутывал их с Галкой сейчас. Он не прошивал позвоночник ледяными нитями, не выстуживал внутренности, не вытягивал силы, не заставлял волосы на затылке шевелиться. Тепло, самая его малость, исходило лишь от снова застывшего Галкиного тела, от грязных ладошек, которыми она теперь упиралась Алексею в грудь. Она смотрела на что-то за его спиной, и Алексею казалось, что еще чуть-чуть, и в зеркально-серебряных ее зрачках он увидит отражение…

Ему бы обернуться. Вот просто взять и повернуть голову, убедиться, что за ним никого нет и быть не может, да только скованное холодом тело не слушалось. Как-то так вышло, что теперь не он держал Галку, а она его. Держала, не давала упасть, не давала замерзнуть окончательно. Чувство это длилось всего мгновение, до тех пор, пока Алексей не услышал встревоженный голос дядьки Кузьмы:

– Что тут у вас такое? Чего орешь, скаженная?

Она уже не орала, и серебряные искры из ее глаз исчезли без следа. На Алексея девушка смотрела удивленно, словно не могла понять, кто он и как оказался рядом с ней.

– Что ты видела? – спросил Алексей отчего-то шепотом. – Кого ты видела?

Она молча мотнула головой с такой силой, что пуховый платок белым облаком соскользнул ей на плечи.

– Кого она могла видеть? – Луч фонарика задержался на замерших шестернях, а потом осветил бледное Галкино лицо. – Ты кого-то видела, девочка? Кто завел часы?

Она снова мотнула головой, закрылась от света рукой, затаилась. А Демьян Петрович уже осматривал деревянные доски пола. На досках отчетливо виднелись мокрые следы босых, то ли женских, то ли детских ног. Они все разом, и Демьян Петрович, и дядька Кузьма, и Алексей, уставились на ноги Галки. Ничего особенного – ноги как ноги, обутые в коричневые сапожки, уж точно не босые…

– Эй, девка, – спросил дядька Кузьма строго, – это ты завела механизм?

– Нет! – Она смотрела на них недоуменно и испуганно, перепачканными в мазуте руками продолжала цепляться за Алексея, сама того не замечая.