И тут он увидел фотографию маленькой девочки в окровавленном платье: неописуемо красивый ребенок, огромные глаза переполнены ужасом и горем, платьице разорвано, кровь стекает по рукам и ногам, она смотрит в неподвижную камеру, опустив тонкие руки, разведя ладони в жесте мольбы… умоляя кого-то понять, что случилось… помочь…

– Да, – кивнул Мак. – Тяжело, Чарли.

В глазах президента стояли слезы.

На горизонте загорался рассвет, серый, как абстрактное полотно.

– Доброе утро, мистер президент. Мы заходим на посадку, – негромко прозвучал в системе оповещения голос второго пилота. – В Вашингтоне утренний дождь. Температура – семьдесят шесть, а днем ожидается до девяноста пяти. Мы совершим посадку на авиабазе Эндрюс через тридцать одну минуту. Я буду держать вас в курсе, сэр.

Президент вряд ли слышал.

Самолет местной авиалинии попал в восходящий поток и подскочил вверх, взревев моторами. За крошечным иллюминатором вставали темно-лиловые тучи. Они пересекали Миссисипи. Как ни странно, Хэйз Тарлоу видел реку впервые. Он перелетал с берега на берег, но с высоты тридцать семь тысяч футов плохо видна планета внизу. А с высоты футов… – о черт, ну, скажем, сто – она видна слишком хорошо. Двадцатиместный самолетик хлестало дождем, а уж ветер… Вверх-вниз, туда-сюда, взад-вперед… Потом у самого кончика крыла в облаках вспыхнула дуга молнии, и в то же мгновенье самолет ушел к земле. Господи, неужто тут и конец Хэйзу Тарлоу?

Хэйзу Тарлоу было худо. В мятой оболочке мокрого от пота светлого льняного костюма, распустив галстук, он истекал потом, который с выпуклого лба, промочив седые брови, обжигал глаза, а потом стекал ниже, в рыжие с проседью усы, загибавшиеся к уголкам широкого рта. Розовое лицо быстро теряло цвет, становясь серым, как замазка. Он был уверен, что его вот-вот стошнит, и никак не мог отыскать мешочек, обычно приготовленный как раз на такой случай. Колени застряли под откинутой спинкой переднего кресла, в котором какой-то сукин сын, откинувшись до отказа, мгновенно погрузился в отвратительно крепкий сон. Хорошо бы стравить прямо на него, если до того дойдет. Кто бы мог подумать, что с обеденным пайком вот так легко может расстаться Хэйз Тарлоу, ветеран тысячи крутых дел, оказавшийся беспомощным против бури в желудке?

Он прилетел из Нью-Йорка утром, потом поболтался в аэропорту О'Хара, где заснул на солнце – и совершенно напрасно. Проснулся, чувствуя себя вроде собачьего корма. Спустился по ступенькам и с рюкзаком на плече добрел по асфальтовой площадке до этого самолетика, напомнившего ему жестянку с болтами фирмы «Эйр Америка», в которой он мотался несколько лет назад, разыгрывая дипломата в куче дерьма, завалившей Бангкок. Когда-то, очень-очень давно, он выпрыгивал из такого же самолетика над густыми джунглями, они выглядели сплошным ковром, и его рвало всю дорогу, а приземляясь, он растянул лодыжку.

Немногим удалось бы умаслить его взяться за эту работенку, но, подумать только, один из немногих как раз и попросил его. Сентс-Рест, Айова. Дело, конечно, политическое, а участвовать в подобных делах лестно для самолюбия. Он давно уже отбивал политическую чечетку, но теперь его место было ближе к вершине пирамиды, чем когда-либо прежде… Что показывает, до чего докатилась страна, если она взывает о спасении к Хэйзу Тарлоу. Ну, в нынешней каше прежние мерки не работают, никуда не денешься… А о политиках он и думать не хотел. Черт, политики всегда одинаковы, со времен Юлия Цезаря и поныне. Что меняется, так это пресса – средства массовой информации, как теперь говорят. Первый привкус крови в воде, гребешки на волне, увечья, разрушения и кровавые взрывы привлекают все больше народа, называющего себя журналистами, к какому-нибудь процветающему владельцу конторы, которому заниматься бы семейным страховым предприятием, или адвокатурой, или милой старой фермой… Люди, на взгляд Хэйза, посходили с ума.