Для них это — тьфу! — не деньги. И потом — мы ж вдвоем будем.
— Вдвоем… — Коровин только хмыкнул. — Ты этих ребят видел? Нет. А я видел. Даже если двое только приедут, они нас спинами от любой толпы загородят. Прижмут к стене — чик, и нету. Народ и не поймет, что нас приткнули, подумает, что мы ужра-тые лежим. Много ты видел в городе, чтоб к пьяным кто подходил?! То-то.
Сева задумался. Видать, дошло, что у Лехи мысля трезвая, хоть и в пьяной голове. Но тут его новая идея клюнула.
— О! А если им прямо в банк, среди рабочего дня привезти? Я знаю, где этот «Статус» находится. Там менты в охране стоят, народ толчется. Неужто рискнут там на себя тень наводить? Как?
— Давай лучше еще примем.
— С нашим удовольствием!
Стаканы звякнули, и Леха, пропустив в глотку жгучее пойло — цена ему при «застое» 3-62 была, а теперь ту же дрянь за такие тыщи! — почуял, что идет уже хреново. Огурчик и тот не помог. Но сдюжил, удержал. Зато она, родимая, в голову поехала.
НИНКА-БЛОНДИНКА, ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗА
Ой, как туго было Коровину разлеплять опухшие глаза! Не то слово. Аж головой дернуть пришлось, а голова-то была чугунная, и в ней какие-то вихри враждебные веяли. И общее состояние было злобно-гнетущее. Сердце то тюкало с какими-то пере-
боями, то начинало колотиться как бешеное, то брыкаться и приплясывать. Хреново. Не только руки дрожали, но и все тело трясло. Как в лихорадке. Наверно, не только с перепою, но и от холода. Вчера он как пришел, так и бухнулся на кровать, печку не затапливая. Может, и хорошо, а то бы угорел еще сдуру. А ночью небось температура за ноль свалилась. Ну, по крайней мере, до плюс пяти. До смерти, конечно, не замерзнешь, но простыть было вполне доступно. Поэтому Леха, едва очухавшись, сунулся в шкаф, туда, где дежурная заначка стояла в литровой банке под полиэтиленовой крышкой. Самогонка немного выдохшаяся, вонючая, мутная, все-таки пошла. Занюхал ее Коровин рукавом. В доме даже корки хлеба не было. Но с души не своротило.
Дрожь унялась, в голове поплыло приятное отупение, в нугрях потеплело, мироощущение улучшилось. Появилось, например, желание вспомнить, как он вчера дошел до жизни такой. Ясно, что шел он к этому на пару с Севой, но что и как было после того, как начали приходовать третью бутылку, — память почти не сохранила. Нет, кое-что проглядывало, но обрывками, и непонятно, что было после чего, что сначала. И вообще, что было наяву, а что только привиделось, Леха не очень различал. Запутывался во всем. Смутно припоминалось, что со двора в шею его выталкивала Ирка. Должно быть, раздумала от Севки насовсем уходить. Вроде бы Севка кричал, что он не даст своего лучшего друга в обиду, но упал с крыльца и треснулся о собачью будку. Однако куда он потом делся — хрен знает. Потом Леха вспомнил, что был у кого-то в бане. Вроде старуха какая-то мылась, а он туда по случайности зашел. Но бабка попалась спокойная и сказала очень мирно: «Попариться зашел, сынок? Проходи, проходи…» Леха сказал: «Извиняюсь!» — и ушел. Правда, ноги не очень шли и его носило от забора к забору. Как домой попал — почти не помнил. Ну, дошел — и ладно.
Отчего-то очень захотелось зайти к Севке и посмотреть, как он там, жив или не очень.
Сказано — сделано. Леха направил стопы к дому Буркиных. Во дворе Ирка развешивала белье около бани.
— С добрым утром! — сказал он.
— С добрым, с добрым… — отозвалась Ирка. — Первый час, а ему утро.
— Где хозяин? — поинтересовался Коровин.
— Вышел весь.
— Куда?
— Мотоцикл наладил и полчаса назад в город погнал. |