Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а раскаленный песок — снизу. Я укладывался загорать, время от времени натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное. Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.

Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще отражает этот жар, — штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею — меня сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты погружаешься до колен, а потом до живота — ужас какой-то! Сотни людей глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я, сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок, обжигающий голые ступни.

Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача, и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых портов, это обычное явление.

Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает, кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями обзавестнть? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести мой второй шезлонг. Занято, говорил я. И в ресторане то же самое. Я просил принести два прибора, говорил, что нас двое, что должна подойти приятельница. Приятельница не приходила, да и откуда ей было взяться? Знакомых же у меня не было. Потребовалось время, потребовалось записаться в хор Фурио Стеллы, чтобы встретить ее. Вот теперь, когда мы встретились, я могу ждать ее у стойки.

В гуще обнаженных тел все были более пли менее одинаковыми, торговец марками переставал быть именно торговцем марками, его можно было принять за учителя, инженера, крупного чиновника, депутата парламента, судью. Я же чувствовал себя червем. Сутолока Курзала, тела, кишащие на песке, теснота, сплошные головы и ноги. Я закрывал глаза и в полудреме начинал разговаривать с разными животными, как в сказке. Но в сказках разговаривают животные, а здесь говорил я, животные молчали. И действительно, какая же это сказка? Проснувшись, я убеждался, что второй шезлонг исчез. Есть ли у них Душа? спрашивал я себя. Этот вопрос мучает меня до сих пор. С виду все голые женщины и все голые мужчины, в том числе и я, похожи на червей. Возможно ли, чтобы у такого количества червей было по Душе? спрашивал я себя. А если на каждого из них приходится по Душе, если верно, что Душа превалирует над телом, как же возможно, чтобы все эти Души могли вытерпеть этот пляж в Остии, это кувыркание на песке, это бултыхание в воде? Выходит, Бессмертная Душа вон того, например, толстого мужчины, который однажды хотел утащить мой шезлонг для своей подружки, должна следовать за ним в бассейн Курзала, потом — под душ, потом в кабину, а потом в бар, где он пил стакан за стаканом кока-коду и наконец в ресторан, где он ел рагу из даров моря? Каждый вечер его Душа садилась с ним за руль двухцветной «Ланча-аурелиа» и следовала за ним повсюду, как собачонка за хозяином.