Но будет и тогда грешить,

Чтоб не терять былую прыть.

Это было написано, конечно, когда безнравственная герцогиня начала стареть, а его внезапно напугала мысль, что Цирцея – сравнительно молодая женщина, точно никто не знал, но ей не больше 28—30 лет. Еще долгое время она сможет сеять вокруг себя зло, заставляя страдать верных мужей, добропорядочных людей, как брат Харриет, или беззащитных девушек, как Офелия.

Даже теперь графу с трудом верилось, что в обществе, считающимся цивилизованным, такая женщина, как Цирцея Лангстоун, могла почти до смерти избивать такое хрупкое создание, как ее падчерица. Он был уверен, что, если бы ей удалось продолжать свои истязания, Офелия вряд ли смогла бы выжить.

Он вспомнил, что когда передал Пирата Хендерсону, то ветеринар сказал:

– Тот, кто обращается таким образом с молодой собакой, милорд, заслуживает того, чтобы его уничтожили.

Именно это следовало бы сделать с Цирцеей Лангстоун, подумал граф.

Сам он совершенно не был готов к роли мстителя свыше и не взялся бы за такое дело, как убийство. Вместе с тем он ненавидел ее беспощадной ненавистью, как и всех, проявляющих жестокость, и мысль о том, как бы заставить ее страдать за преступления, не выходила у него из головы.

Он не удивился, найдя ответное письмо от нее Оно было коротким, но полным тайного смысла. Не оставалось сомнений, Цирцея ждет его приглашения взамен отмененного совместного ужина.

Граф испытал что-то вроде искушения заставить ее страстно влюбиться в него, как многих других женщин, и потом безжалостно оттолкнуть, заставив плакать.

Однако он понимал, что Цирцея – крепкий орешек. Более того, все его существо содрогалось при мысли о любом соприкосновении с этой ненавистной женщиной.

Он знал, что лорд Лангстоун уже вернулся в Лондон, и спрашивал себя, какое же объяснение придумала его жена, чтобы оправдать отсутствие его дочери. Как бы то ни было, когда граф встретил его в клубе Уайта, тот выглядел совершенно беззаботным, и казалось, что, кроме игры и выпивки, его ничто не интересует.

Прошла неделя, и граф решил, что если станет известно о его намерении проведать свое поместье, то это не вызовет ничьих подозрений. Выбрав пятницу, когда даже во время светского сезона многие уезжали в деревенские поместья, находившиеся неподалеку от Лондона, он отправился ту да в высоком фаэтоне, взяв с собой только Джейсона.

Подъезжая к домику, крытому соломой, он поймал себя на совершенно новом ощущении, похожем на волнение. Он уверил себя, что ему просто-напросто не терпится увидеть плоды своих трудов, но хотя и не сознавал того полностью, действительно волновался, когда вышел из фаэтона и направился по тропинке к дверям.

Он постучал, и дверь открыла Эмили.

– О, милорд! – воскликнула она, приседая, и граф улыбнулся ей, входя в дом.

Он собирался спросить, наверху ли мисс Офелия, когда Нэнни вышла из гостиной.

– Вы не могли выбрать дня лучше, чтобы приехать, мастер Джералд, – воскликнула она, и, когда улыбнулась, все ее лицо покрылось морщинками. – Мы в первый раз позволили мисс Офелии встать с постели и спуститься вниз. Вы можете выпить с ней чашечку чая.

– С удовольствием это сделаю, – ответил граф и зашел в гостиную.

Офелия сидела в кресле – у стола, заставленного множеством вкусных вещей, доставлявших ему массу наслаждений в детстве.

Увидев, кто пришел, она слегка вскрикнула от неподдельной радости.

– Как я рада вас видеть! Я так счастлива, что уже спустилась вниз и перестала быть инвалидом.

Граф сел рядом с ней, оценив, что Нэнни тактично оставила их одних.

– Вы выглядите лучше.

Он подумал, что это, конечно, слишком мягко сказано. Она совершенно не походила на умиравшее, исхудавшее, бледное создание, которое неделю назад он отнес на руках наверх по лестнице.