– Ну и как там делишки? – спросил Романюк. – Все богатеешь, братец?

– Да живу себе с Божьей помощью. Только вот есть одна забота.

– Наслышан.

– Да не о том речь. Казика в армию забирают.

– Забирают?

– Так я и говорю: забирают.

– Да неужто?..

– Ага. А ты сам знаешь, заработок у меня хороший. Работник голодать не будет и еще отложит про запас.

– Известное дело, – признал Романюк.

– Вот я и подумал, что Никитка твой очень бы подошел на это место.

– Почему бы и нет.

– Ну так как?

– Что как?

– Ну, насчет Никитки?

– Дык эта, чтоб к тебе работником?

– Ага.

Романюк почесал затылок, в его маленьких выцветших глазках блеснула радость. Но отозвался он вполне равнодушным тоном:

– Паренек здоровый…

– Ну и слава богу, – поспешно буркнул Прокоп, опасаясь, как бы Романюку не пришло в голову спросить о здоровье Василя. – Только чтоб он в будущую пятницу пришел, а то Казика как раз в пятницу и забирают.

– Хорошо, брат, что сказал об этом. А то, видишь, дома-то его нет. Он сейчас аж в Ошмяны поехал.

– Работу искать?

– А то.

– Но ведь вернется?

– Почему бы ему не вернуться? Я ему с Радолишек письмишко и вышлю.

– Вот и ладненько. Только чтоб к пятнице…

– Так само собой.

– Работы сейчас много. Я не справлюсь без двух-то работников, – добавил Прокоп.

– Да приедет он вовремя.

– Тогда с богом!

– С богом.

Романюк тронул вожжи, на что, впрочем, его невысокая толстобрюхая сивка даже не обратила внимания, и, вполне удовлетворенный разговором, погрузился в размышления. Большая это была честь, что Мукомол из всех выбрал именно его сына.

Он повернулся и посмотрел на жену. Из-под толстых платков, которые плотно окутывали ее голову, видны были только нос да глаза.

– Нашего Никиту Мукомол берет к себе, – сказал Романюк.

Баба вздохнула:

– Боже ж мой! Боже!..

И непонятно было, радуется она или тревожится. Хотя Романюк никогда над этим и не задумывался. У нее вечно был такой жалостливый голос.

Радовался и Прокоп. Он страшно не любил всяческих перемен и беспокойства. А теперь дело было сделано. Так, по крайней мере, ему казалось, и казалось до самого пятничного вечера.

В тот день он позднее обычного взялся запирать мельницу. Все ждал. А домашние даже не догадывались, отчего он такой сердитый, потому как Прокоп никому ничего не сказал. Однако в глубине души аж кипел весь. Ведь ясно же сказал, чтобы Никитка пришел в пятницу! Но того не было. С утра работы подвалит – и тогда хоть головой об стену бейся.

– Ну погоди у меня, поганый щенок, – тихо ворчал он, покручивая прядь бороды.

И клялся себе, что не возьмет уже поганца, хоть бы с самого утра явился. Суббота – это вам не пятница. Лучше уж первого попавшегося с улицы взять, пусть он даже воришкой будет, только не Никиту.

Но Никита и утром не явился. Пришлось брать в помощь одного из тех мужиков, которые привезли рожь на мельницу.

На следующий день было воскресенье, мельница не работала. Прокоп, помолившись, хотя злость мешала ему выговаривать слова молитв, вышел и уселся на лавочку перед домом. Он прожил долгую жизнь, но не случалось еще, чтобы кто-то так его подвел. Он хотел парню милость оказать, но тот не явился. Должно быть, нашел себе работу в Ошмяне, а потому и не приехал, однако это его не оправдывало.