— Нам тоже необходимо все обдумать дома, — сказал Макмиллан, беря Петти под руку.

“Да, верно говорил Питер, они ничего не решают на очных форумах!” — подумала Татьяна.

Капитул развалился на глазах. И двойница Бетриббс-королевы, оставшись одна, долго еще сидела на троне. И ни гарольды, ни палач-оруженосец не смели без ее команды уйти и все бросить, дабы забыть об этом мрачном средневековье и, сев в свои “феррари”, оборудованные кондиционерами, поехать поразвлечься.

“Вот он какой, Капитул, со стороны”, — думала Татьяна, смывая грим. Предал-таки ее… Гейл Блитс! Не стал защищать! Сговорился против нее с нефтяниками.

Через час она уже будет в гостинице у своих. А еще через час улетит из Америки в Европу. В Афины, а там — на остров Занаду. Где летают какаду…

Но не знала Татьяна, что и Питер тоже предал ее. И скоро она скажет ему: “И ты, Брут!”

Эпилог

Иван Ларин

Санкт-Петербург

1997

Повестка в прокуратуру занялась мгновенно — и тут же превратилась в пепел, так и не сумев воспламенить ни одного клочка прошлой жизни! Сначала Иван безнадежно загубил китайскую зажигалку, потом извел полкоробка спичек, чувствительно обжег два пальца, а разноцветная куча обрывков так и лежала на серебряном блюде, издевательски сигналя ему — то атласным плечиком Алисы с прошлогодней фотографии, то цифрой “13” с вырванной странички паспорта, то золотистым корешком переплета с уцелевшими буквами, сложившимися в двусмысленную фразу “Золото на…”. Прошлое, со всеми своими взлетами и иллюзиями, упорно не желало уходить в небытие.

— Оно и черт с ним! — горько усмехнулся Иван. — Что толку предавать земному огню этот жалкий хлам? Лучше глянем, как там в ванной…

Мощная боковая струя почти до кромки заполнила пенной водой голубое джакузи, на мраморной приступочке у изголовья было выставлено все необходимое — коньяк, несколько таблеток реланиума. И острая, надежная бритва “Золинген”, которая, собственно, и завершит все.

Вот так. Недовершенное прошлым летом довершится нынешней осенью… Уход философа. Как Сенека, как Гай Петроний…

Иван вздохнул, скинул шелковый халат, сбросил шлепанцы, потрогал босой ногой воду. Пора…

Он на мгновение задержался перед узким, уходящим к потолку зеркалом, и зеркало показало рыхлого седеющего мужчину с потухшим взглядом и вялой порослью редких волосков по всему телу. Зрелище показалось ему настолько непристойным, что он почел за благо задрапироваться оказавшимся под рукой громадным банным полотенцем. Полотенце легло на плечо наподобие римской тоги.

— Сенека, ядрена вошь!.. Петроний Арбитр!.. — Иван выставил руку, словно Цицерон, обращающийся к Сенату, и с патетическими завываниями продекламировал: — Он любил и страдал… Всю жизнь беззаветно любил самого себя — и страдал оттого, что никто более не разделял его любви…

В зеркале отражались кромка белейшего потолка, утыканного галогенными точечками подсветки, стены в мельчайшей многоцветной плитке, шкафчики, вешалки, полочки в позолоте. Мещанская рапсодия в стиле “евростандарт”.

Иван Павлович наклонился, взял с приступочки темную чуть шершавую на ощупь бутыль, вытащил хрустальную пробочку в виде смеющейся кошачьей головы, втянул ноздрями аромат “Мартеля V.S.O.P”, гадливо сморщился. Левины братки вместе с печенкой отбили всякую охоту пить. Хотя за месяц, проведенный на больничной коечке, Иван регулярно надирался в сосиску, а просыпался в холодном поту, в ужасе, треморе и рвотном позыве. Его тошнило даже от запаха медицинского спирта, которым его протирали перед уколами и капельницами.