— И что же ты думаешь я делаю, когда тебя нет рядом?

Она проходит по коридору, открывает дверь плечом соседки и закрывает ее за собой. Я отношу сумку с провизией на кухню и, чтобы чем-нибудь заняться, начинаю доставать содержимое. Кроме сельдерея она купила помидоры, огурцы, двенадцать йогуртов, перец и кусок мяса, из-за которого все перемазано кровью. Пытаюсь понять, что из всего этого можно приготовить. Может, какое-нибудь украинское блюдо.

В тазу между пачкой ваты и бутылкой со спиртом лежит старая развалившаяся книга — словарь «Ларусс. Правила этикета». Серые стены украшены открытками с видами пляжей и надписью «Сен-Жан Мыс Ферра».

За стеной спускают воду в унитазе, заглушая звук рвоты. Эстафету подхватывает душ — трубы грохочут у меня над головой. Открываю холодильник, чтобы положить продукты. Кроме пары кусочков сыра, бутылки «Рикара» и молотка в нем ничего нет. Поскольку там теплее, чем снаружи, я захлопываю дверцу и складываю продукты обратно в сумку. Над раковиной, забитой посудой, висят ярко-желтые клеёнчатые шторы. Вид из окна жутковатый: подъемные краны и сортировочная станция. Железнодорожные пути тянутся, переплетаясь, до горизонта. С кальсон, свисающих с верхнего этажа, на подоконник мелким дождиком капает вода. Теперь я понимаю, зачем такие шторы.

— Налей себе чего-нибудь, — кричит Талья из ванной.

— Да ладно, время есть.

— Поставь какой-нибудь диск там, в гостиной.

То, что она называет гостиной, скорее похоже на склад размером три на пять метров, отгороженный китайской занавеской, куда уместились книжный шкаф, телевизор, небольшая стереосистема, три садовых кресла и какой-то пожелтевший цветок в горшке. Стены неравномерно покрыты красными пятнами: то ли абстрактное искусство, то ли йогуртом кидались. Включаю диск. Из колонок рвется техно-рэп.

— Выключи, это ее. Возьми в зеленом ящике.

В зеленом ящике опера, сладкое латино и весь Жорж Брассанс. Смотрю на его добродушное лицо с седыми усами, усталую улыбку умудренного жизнью человека. В руках он держит сиамскую кошку и словно что-то шепчет ей на ухо. Я улыбаюсь ему в ответ, ищу «Песню про жителя Оверни», один из моих первых уроков французского. Диск сломан пополам. Открываю другие коробочки: везде то же самое. Вероятно, дело рук соседки во время очередного приступа. Складываю все обратно в коробку. Любопытства ради заглядываю в розовый ящик с надписью «Аннук Риба». Все целехонькие. Талья, наверное, еще не в курсе.

Шум воды прекращается.

— Руа, тебя не затруднит принести мне полотенце? Третья коробка справа, в стопке, на которой лежат твои цветы. Кстати, спасибо. Как они называются?

— Протеи. Они растут в моей стране.

— Я очень тронута.

Когда я вхожу в ванную, Талья руками растирает плечи Аннук Риба, сидящей на полу в душе. Ее спина напоминает железнодорожные пути, которые видны из окна кухни.

— Не волнуйся, она больше не кусается, — говорит Талья, заворачивая ее в полотенце. — Подай мне «Лексомил» там, на умывальнике. И стакан воды.

Она заставляет ее проглотить таблетку, садится на корточки, поднимает за правую ногу и левую руку и относит в комнату вялое покорное тело. Я и представить себе не мог, что она такая сильная. Ее умение распределить вес, точные и просчитанные движения, как у опытного грузчика, не имеют ничего общего с той акробатической грацией, которую я наблюдал, занимаясь с ней любовью.

— Так нам будет спокойней, — говорит она, укладывая девушку.

— Ну как, они возьмут меня? — бормочет Аннук Риба.

— Конечно, возьмут, — успокаивает ее Талья строгим голосом.