— Руа Диркенс, напоминаю вам: все, что вы говорите, будет проверено и при случае может быть использовано против вас.

— Погодите, мадам… Я жертва или подозреваемый?

— Если вы отказываетесь подчиняться законам, которые вас защищают, и не помогаете изобличить преступников, то вы становитесь пособником, а значит, и соучастником преступления в глазах правосудия.

При этих словах я подскакиваю. Все, что я терпеливо и молча сносил последние несколько месяцев, вскипело во мне, и, стукнув кулаком по ее столу, я выпаливаю:

— Сажайте меня в тюрьму, если вы так хотите! Миленькое дело, это ваше правосудие! Вы говорите «бельгийцы», но я не вижу между вами никакой разницы, по мне, это все равно что запереть меня на складе!

Повеяло холодком. Я почувствовал, что совсем ей разонравился. Я пришел сюда, чтобы обвинять французов, а не затем, чтобы оскорблять Францию. Особых чувств к Бельгии я не испытывал, но, сам не знаю почему, глядя на эту уроженку Лиона с непомерным чувством национального достоинства, которую посмели сравнить с бельгийцами, мне захотелось ее ударить. К тому же вместо того, чтобы рассердиться, она резко откинулась назад с нескрываемым чувством удовлетворения, словно только что заработала очко.

— Я понимаю ваш гнев и разделяю его. Ваша солидарность с коллегами из Брюсселя вполне закономерна, и мы с вами знаем почему.

Она замолкает, и по тому, как слегка дрогнули ее ресницы, я понимаю, что она ждет моей реакции. Пусть не рассчитывает, что я повторю ее «почему» со знаком вопроса. Но она не обращает внимания на мое молчание и продолжает, бросив взгляд на лежащую слева от нее бумажку:

— Месье Паскаль Мутье, заведующий в вашем клубе отбором и вербовкой, был здесь на прошлой неделе и подтвердил, что наносил визит Брайану Мулина, виноградарю из Франшхока Западной Капской провинции, ЮАР. С какой целью?

Я сжимаю кулаки и поправляю ее произношение.

— С какой целью, месье Диркенс?

— Да не знаю я! Хотел вина купить.

— Нет, месье Диркенс. Потому что ваша мать скончалась и нужно было получить согласие вашего биологического отца, а это значит, что на момент покупки вы были несовершеннолетним.

— Вот черт! Вы меня уже достали со своими махинациями!

— Какими махинациями? — спрашивает она, слегка наклоняясь вперед, при этом незаметно делает пальцем знак парню позади меня, как будто я не вижу. Она и вправду принимает меня за олуха.

— Всевозможными! Вся мерзость не в том, был ли я совершеннолетним или мне оставалось до этого всего два месяца! А в том, что мной воспользовались, чтобы очистить боковую трибуну Б!

— Будьте добры, уточните, месье Диркенс.

— На боковой трибуне Б есть сектор, где сидит пара сотен болельщиков-фашистов, которые доставляют клубу неприятности, да и в любом случае клубы пытаются избавиться от всех, кто занимает самые дешевые места на стадионе, чтобы сделать там «Миллениум»!

— Что сделать?

— Вы бы хоть немного справки навели! «Миллениум»! Почетные ложи с шампанским и телевизорами. Их на год арендуют для разных компаний, VIP-персон, министерств, чтобы приглашать туда звезд, из-за чего цены на права трансляций подскакивают! И всем начхать на болельщиков, на простых людей, которые накачиваются пивом и горланят! Они вообще хотят запретить им ходить на стадионы. Пусть сидят дома, смотрят футбол по телевизору и платят за просмотр матчей в прямом эфире. Пусть напиваются в одиночестве и дерутся с соседями.