Несколько часов спустя Квильт Арнольд, помощник Уайлда, весьма удивил Джека, когда появился перед ним в дверях его убежища. Пистолет Джека дал осечку, и это решило его участь. Через две недели он стоял в огромном зале суда Олд-Бейли. Потом Джек признался, что сердце его замерло, когда он вошел в это здание, где звук шагов отдавался гулким эхом и где даже солнечные лучи казались холодными. Так же холодно смотрели глаза судьи на середину каменного пола, туда, где одиноко стояла скамья подсудимого.

Показания Уайлда сыграли свою роль — и приговор был короткий: «Виновен». Джека водворили в камеру и приковали к полу. Предварительно палач накрепко перевязал большие пальцы его рук — таков был установленный издавна порядок. Той же ночью, не теряя времени, Джек приступил к делу. Прежде всего с помощью гвоздя, заменившего ключ, он освободился от наручников, а затем и от ножных кандалов. Теперь можно было браться за главное. Но выбраться из камеры, расположенной на третьем этаже и считавшейся самой надежной, было не так-то просто. Единственный путь был по дымоходу в верхнее помещение, а оттуда на крышу. Однако в трубе оказались железные прутья, предусмотрительно вставленные между кирпичами. Преодолев это препятствие, Джек очутился в комнате, где давно никто не бывал. Четверть часа ушло на то, чтобы справиться с дверным замком. Теперь перед ним был коридор, который кончался снова дверью, ведущей в тюремную часовню, где смертники исповедовались перед казнью. Справившись с засовом, он проник в часовню. Отсюда, перебираясь с лестницы на лестницу, поднялся на крышу, затем достиг чердака соседнего дома, где и переждал погоню.

О небывалом побеге смертника из самой надежной тюрьмы говорил весь Лондон. И только Уайлд затаил недоброе. Он-то и помог вновь схватить Джека, ставшего к тому времени любимцем толпы. Она и теперь была уверена, что во время пути Джека в Тайберн станет свидетелем нового его побега. Действительно, был момент, когда всем показалось, что вот-вот произойдет нечто: один из друзей Шепперда, протиснувшись сквозь ряды зрителей и пройдя линию констеблей, приблизился на миг к телеге и шепнул что-то на ухо Джеку. «Сейчас начнется», — решила толпа. К ее сожалению, тот лишь рассмеялся в ответ.

Процессия спустилась вниз по Сноу-хилл, затем проследовала по Флит-стрит, где в уличных вонючих лужах нежились свиньи, пересекла узкий мост и поднялась на Холборн-хилл.

Это был Лондон — шумный, грязный город, с прокопченными стенами домов, узкими, как две капли воды похожими одна на другую улочками, где скрипучие вывески на одной стороне почти касались вывесок на противоположной, с толкотней, выкриками торговцев и мастеровых, с модными лавками и непременными портшезами, в которых чинно восседали хозяева жизни. Лондон с его веселыми ярмарками и рыночной суетней, с деловыми конторами и их надменными служащими. Город, где кареты, телеги, экипажи грохотали по булыжной мостовой, разбрасывая по сторонам грязь, и где всегда под угрозой находился пешеход: горничная могла вылить ему на голову ночной горшок, хозяйка выбрасывала под ноги очистки и мусор, парикмахер стряхивал парик из окна своей лавки и мог покрыть его пудрой, а трубочист запачкать сажей.

Воры-карманщики кружили вокруг, выжидая момент, и молодые проститутки досаждали своими настойчивыми предложениями. А поверх темно-красных однообразных домов высились шпили и купола новых церквей и фасады роскошных зданий, возведенных по проектам великого зодчего Кристофера Ренна. Сады и фонтаны, элегантные портики и колоннады в новом стиле экстравагантного барокко, который господствовал после пожара 1666 года, не могли не восхищать тех, у кого был вкус и чувство красоты. Этот Лондон, отвратительный и прекрасный, стоял у колыбели своих обитателей, и все они могли повторять слова: «Чрево твое дало нам жизнь, твои сосцы питали нас».