Нижняя челюсть бедняги поддерживалась жутким устройством, похожим на инструмент пыток. Качок мерил сад легкой рысью, тупо глядя перед собой. Следом, не отставая, чинно трусили дамы в пальто — юная, молодая, в летах. Дочь, жена и мать. Или мать и две сестры. Проведать явились, апельсины принесли. Хотя какие ему апельсины! — кефир, овсянку…
Все молчали: качок — из-за челюсти, дамы — из солидарности.
— Александр Игоревич? Долго вы…
Высокий мужчина в длинном, до пят, кожаном плаще улыбался странным образом. Казалось, он еще не решил, что ему делать. Улыбка располагает к тебе собеседника, это да. Но у человека несчастье, сын пострадал, и лыбиться, в общем-то, ни к чему…
— Что с Антоном? Вы в курсе?
— Чистильщиков, — представился «кожан», протягивая руку. Пожатие у него было крепкое и бережное, как у отставного борца. — Вадим Петрович. Вы, главное, не волнуйтесь. Да, хорошего мало. У Антона Александровича черепно-мозговая травма. И переломы обеих рук. Лучевая кость правой, запястье левой. Врачи уверяют, с руками все будет в порядке. До свадьбы заживет. С головой сложнее…
Золотарь сперва не понял, о ком речь. Загадочный Антон Александрович не ассоциировался у него с ботаником Антошкой, как он с детства привык звать сына. Переломы, черепно-мозговая…
— Меня пустят к нему?
— Нет.
— Жаль…
— Попробуйте завтра. Скажите, Александр Игоревич… Вашему сыну в последнее время никто не угрожал?
Что значит — в последнее? Год? Пять? После развода Антон остался с матерью. Бывшая не упорствовала, разрешала «мужичкам» видеться вдосталь. Летом они вдвоем ездили отдыхать: Крым, Карпаты, пансионат в Старом Салтове. В прошлом году выбрались в Ригу. Бродили по старой части города, слушали Баха в Домском соборе. Смеялись — здоровяк в камуфляже после концерта с восторгом рассказывал седому спутнику, отцу или деду:
«Слушай, как она! И руками, и ногами! Я помню эту мелодию — она была в „Томе и Джерри“… Класс!»
— Так угрожали или нет?
— Не знаю. Вряд ли. Антон — тихий мальчик. Бесконфликтный. Как по мне, даже слишком.
— Рохля? Вы извините мою бесцеремонность, но я вынужден…
— Нет, не рохля. Просто он склонен уступать дорогу.
— Может, в частной переписке? На интернет-форуме?
Чистильщиков глядел, не моргая. Глаза у «кожана» были, как две лужицы. Только без солнца. В серой глубине мерцал интерес: холодный, деловой.
— Я не в курсе. Посмотрю, вдруг найду что-нибудь…
— Если найдете, свяжитесь со мной. Вот моя визитка.
Визитку Золотарь сунул в карман, не читая.
— Кочарян! — заорали из окна второго этажа. — Прекратите физкультуру! Вам нельзя!
Качок в саду отмахнулся могучим кукишем.
— Кочарян! Я к кому обращаюсь!
Дамы, словно только и ждали гласа свыше, вцепились в упрямца — замедлив, а там и остановив марафон. Старшая бранилась, средняя убеждала, младшая рыдала. С достоинством качок перешел на шаг, еще раз ткнув кукишем в адрес окна. Словно из нагана выпалил.
В окне воцарилась тишина.
— Дурак, — неожиданно сказал Чистильщиков. — Нет, каков экземпляр… Всего доброго, Александр Игоревич. Вы идите, вас ждут в холле. Там, — он указал пальцем на третий этаж, — наверху, ваша жена.
— Бывшая, — машинально поправил Золотарь. — Мы в разводе.
И удивился, потому что Чистильщиков успел куда-то сгинуть.
За стеклянными дверями от регистратуры к нему метнулся капитан — юркий, будто хорек. |