– Но мы вполне могли бы пойти в театр, – возразила Паолина.

– Чтобы вы могли там встретиться с маркизом! Так ведь? – огрызнулся сэр Харвей.

– О Боже, неужели вы действительно думаете, будто он может что-то значить для меня лично? – ответила вопросом на вопрос Паолина. – Честное слово, это просто нелепо. Только он показался мне очень любезным и... чутким.

– И уж, конечно, весьма неравнодушным к вам, – закончил за нее сэр Харвей.

– Он делал мне комплименты, – ответила Паолина, – но я не думаю, что их следует воспринимать всерьез.

– Весь вопрос не в том, какое значение вкладывал в них маркиз, – произнес сэр Харвей, – но в том, как воспринимаете их вы сами.

Говоря это, он обернулся и взглянул в ее сторону, и впервые Паолина заметила жесткое, почти суровое выражение в его глазах.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – произнесла она сухо. – Я для вас всего лишь дрессированная зверюшка, которая должна выделывать свои трюки по первому требованию хозяина и только перед подходящей публикой.

– Сказано слишком резко, но полагаю, что в общем вы довольно верно оцениваете ситуацию, – ответил сэр Харвей.

Паолина внезапно притопнула ножкой.

– Иногда я вас просто ненавижу! – вспылила она.

– Боюсь, что меня это нисколько не волнует, – отозвался сэр Харвей. – Все, о чем я вас прошу, – поступать так, как вам говорят.

Гондола между тем подплыла к ступенькам, которые вели к их дворцу. Даже не коснувшись руки сэра Харвея, Паолина соскочила на набережную и скрылась в дверном проеме, опередив его. Голова девушки была поднята высоко, в груди горел огонь негодования. Слова сэра Харвея почему-то испортили для нее все впечатление от вечера. Там, в гостиной, рядом с маркизом, шептавшим ей на ухо любезности, у Паолины на один короткий миг создалось ощущение, будто она на самом деле принадлежит к этому кругу, будто она не совсем чужая здесь, как ей казалось в те первые тревожные часы в Ферраре, когда она пустилась вместе с сэром Харвеем на поиски приключений.

И теперь он резко и грубо снова поставил ее на место. Она была всего лишь девушкой, которую он вытащил из морских волн, не имевшей ни благородного происхождения, ни веса в обществе, и которая была просто облагодетельствована им. Она была обязана ему всем, начиная с платьев, которые носила, и вплоть до каждого куска хлеба, который она ела.

«Это нестерпимо», – снова и снова повторяла про себя Паолина, поднимаясь по лестнице. И все же, несмотря на то, что в груди ее все кипело от раздражения, девушка отдавала себе отчет в том, что гнев ее был вызван не тем, что сэр Харвей отверг приглашение маркиза, но тем, что он постоянно направлял все свои действия к одной конечной цели, ради которой они и затеяли эту игру, – избавиться от нее, выдав замуж за человека достаточно богатого, чтобы с лихвой возместить понесенные им убытки.

Оказавшись у себя в комнате, Паолина сняла платье из серебристого ламэ и бросилась ничком на кровать. Перина оказалась на удивление мягкой, и только тут девушке пришло в голову, до какой степени она должна быть признательна сэру Харвею. Что бы там ни случилось, ей довелось все это испытать. Впервые в жизни она оказалась в Венеции, окруженная сказочной роскошью, познакомилась с людьми, которых, как она прекрасно понимала, вряд ли имела бы возможность даже просто увидеть, разве что на расстоянии, живи она как прежде со своим отцом.

Все эти блага принес ей сэр Харвей – горничную, ожидавшую ее в палаццо, из окна которого она могла любоваться необыкновенной красотой Большого канала.