— Мало ли где тело твое живет! — разбушевался Андрюхин. — Разум-то свой ты на мене продал и тю-тю, уехал твой разум к бизерам. Эми-гри-ро-вал. Значит, ты — частичный эмигрант. И ты, можно сказать, там уже живешь.

— Не замечал… — честно признался Иванушкин.

— Подойди ко мне, свеколка моя, я за тебя проголосую, — позвал агитатора-кандидата Мишка-Копатель.

Тот опасливо приблизился. Мишаня взял у Андрюхина бюллетень, долго изучал, морща надбровные дуги. Потом достал ручку и жирно исчиркал бумажку, поглядел издалека, любуясь, и уже хотел сунуть в Андрюхинский ящик, но кандидат ловко выхватил из Копателевых рук бюллетень, развернул сложенную вчетверо бумажку и принялся внимательно ее изучать.

— В чем дело?! — рявкнул Мишка-Копатель.

— Проверяю, правильно ли все оформлено, — невозмутимо объяснил кандидат. — Вдруг вы где-нибудь ошиблись, я тогда поправлю.

— Поправишь? — при этих словах даже Мишаня опешил.

— У вас правильно, — спешно заявил Андрюхин и опустил бумажку в ящик.

— А ну ребята! — приказал Копатель подчиненным. — Проверьте-ка его шкатулочку.

Повторять не пришлось. Кандидата тут же повалили на землю, сорвали с него заветный ящик и разломали. Только внутри бюллетеней не нашлось — ни "за" Андрюхина, ни "против". Оказалась там только мелко резаная бумага.

Мишаня схватил горсть бумажных кружев, повертел в руках, разглядывая изумленно, и вдруг выдохнул:

— Бросай его за ворота!

И Андрюхина бросили.

Иванушкин долго смеялся, а потом хотел вернуться в дом, потому как внезапно накатила слабость, и ноги стали подгибаться. Но мясистая длань Мишки-Копателя легла на плечо и настойчиво подтолкнула к машине.

— Куда это ты, яблочный мой? Решил смыться под шумок? Нет, друг мой, последний долг жмыха исполнить надобно. А мне — святой долг копателя.

Иванушкин дернулся — но куда ему вырваться из Мишкиных лап!

— С соседями могу проститься? — спросил будущий жмых покорно.

— Нет.

— Ну хоть издали поклониться?

— Валяй.

Соседи наблюдали за происходящим, тая дыхание. Кто с крыльца, а кто из дома, из-за картонных шторок выглядывал. Но были и посмелее, те, кто до самого забора добрался. Забор у Иванушкина богатый, каждую штакетину венчает пустая консервная банка с яркой этикеткой, не с помойки ржавье, а новенькие, недавно с мены. Ив подумал, что соседям на память достанутся его банки, будут соседи вспоминать его иногда. И улыбнулся. Но тут же улыбка сползла с его губ: Мишка-Копатель деловито сгребал в свой мешок банки с забора.

— Ах, какие баночки! — восторженно причмокивал он. — У меня в коллекции ни одной такой нет! И что за несправедливость такая? Или, может, эти штучки за пятый сеанс на мене дают?

— Кажись, Ив еще ходит, а его берут, — подивилась толстуха-соседка в блестящем халате, пошитом из пакетов с мены.

— Дозрел, значит, — авторитетно заявил пожилой огородник в массивных очках без стекол и с окладистой бородой, обильно политой прошлодневными щами.

Бабка в платке в горошек и засаленной мужской куртке пихнула соседку в бок:

— Динка прискакала в наследство огород получать.

— А вырядилась-то как! — всплеснула руками толстуха. — Будто не огородная, а к бизерам уезжает завтра.

— Никуда она не уедет, — авторитетно заявила бабка. — На мену ей одна дорога. Вот я на мену не бегаю, и никто меня никогда не прикопает.