– Им нужно, – Костолец подчеркнуто отчетливо выговаривал каждое слово, как будто целясь ими и выпаливая в Бехайма, – выпытать мои секреты.

Он с силой притянул к себе парня и прильнул к его губам в поцелуе. Зрелище двух впечатавшихся друг в друга лиц, гладкой кожи одного из них, к которому в расходящемся веером красноватом свете посреди бесконечной тьмы прилип, присосался мертвенно-бледный морщинистый зверь, заставило Бехайма почувствовать странное отчуждение, как будто он заглянул в измерение, где все перепутано: в человечьем обличье бродят скоты, а с настоящими людьми обращаются, как с баранами, физический мир превратился в погреб, наполненный позолоченными значками и прахом, жизнь почернела и потеряла свою ценность, зато предметом мечтаний стала смерть.

Костолец оторвался от парня и смотрел, как тот безвольно болтается, подвешенный им за шиворот.

– Передай Марко: еще раз такое повторится – пусть ждет меня в гости.

Казалось, он что-то обдумывает, глядя из-под нависших посередине лба совиных бровей, поджав губы.

– Впрочем, – произнес он, – я сам ему это скажу.

И, вперив взгляд в Бехайма, небрежным и быстрым движением руки он перебросил молодого человека через перила. Тот успел перевернуться в центре колодца, рот его был разинут, в глазах белел ужас, парня словно держали в воздухе слегка окрасившие его в красный цвет лучи фонаря. Бехайм метнулся к перилам, но было уже поздно – несчастный кувыркнулся и устремился головой вниз, в темноту, над ним повис истошный, душераздирающий крик. Вот он летит, вот он исчез, и у Бехайма тошнотворно похолодело в животе. Он резко развернулся, готовый гневно призвать старика к ответу, но застыл на месте, увидев, что Александра и Костолец стоят лицом к лицу, дрожа от ярости, – высокая красивая женщина в ночной рубашке и хищный старик, – как злобные потусторонние звери. Он ждал, что они набросятся друг на друга, будут дубасить, кусать и рвать на куски вражескую плоть. Но их запал вдруг схлынул, позы смягчились, и Александра спокойно сказала:

– Неважно вышло.

– Неважно! – Бехайм с треском ударил кулаком по перилам. – Вы бы еще сказали, что он поступил бестактно. А что будет дальше? Массовое уничтожение людей назовем неучтивостью, а детоубийство – озорством?

Не обращая на него внимания, она продолжала говорить с Костолецом.

– Если вы хотели преподать урок, – сказала она, – можно было придумать что-нибудь более действенное.

– Так вот оно что! – воскликнул Бехайм. – Это, оказывается, был урок! И чему же он должен меня научить? Уважению к старшим?

– Осторожности, хотелось бы надеяться, – ответил Костолец. – Без нее вы среди нас не долго продержитесь.

Бехайм открыл было рот, но Костолец вскричал:

– Хватит! Довольно меня донимать!

Он отвернулся, встав лицом к колодцу. Свет фонаря зажег красным пряди его белых волос, глянцем лег сзади на его шелковую рубашку.

– Я не убивал, – стальным голосом произнес он. – Надраться кровью до одури – удовольствие не для меня. Я человек Патриарха во всех отношениях и ни за что не нарушу его традиции. Впрочем, думайте, что хотите.

Бехайм услышал неприятный вибрирующий звук, как будто от мощного механизма, работавшего где-то вдали, и не мог избавиться от необъяснимого ощущения, что он исходит от Костолеца. А вдруг старик сейчас обернется, и облик его будет совсем другим: глаза вспыхнут, морщинистое лицо превратится в дикарскую бронзовую маску, а вместо языка изо рта выползет черная гадюка. Но тот заговорил, и совсем не угрожающе, а задумчиво.

– Наступили трудные времена, – сказал он.