Не писала очень много дней. Последнюю запись я сделала на шабат, но когда шабат закончился — не знаю, просто не могла снова писать. Многие вещи сбивают меня с толку. Прочитав последнюю запись, я поняла, что возлагала большие надежды на шабат. Но и он здесь был не таким, как в Заричке. Понимаете, папа не ходил в синагогу, хотя она совсем рядом. Думаю, мама огорчилась, но что-то было даже лучше. Мы поели раньше, и больше времени осталось для пения. Мы спели все четыре строфы «Шолом Алейхем», «Мир вам», каждую строфу по крайней мере два раза. Как всегда, танцевали вокруг стола. Одно плохо: реб Симха вернулся домой, когда мы пели последнюю строфу, и этот маленький мешок с костями протиснулся в круг и взял за руки меня и папу. У него и кожа такая, как у ощипанного цыпленка, мокрая и морщинистая. Он даже танцует, как цыпленок, делает отрывистые движения и прихрамывает. Такое впечатление, что у него на каждой ноге всего по три пальца.

А папа перед киддушем по памяти спел прекрасные слова «Эйшес хайил». Это песня жене, песня хранительнице домашнего очага, бесстрашной женщине, и обычно мама вся светится, когда он поет эти стихи. Но в этот раз она сидела безучастно и выглядела очень печальной, подавленной. Потом папа спел киддуш. По-моему, маме в этой стране слишком тяжело, но куда нам возвращаться? Появились новости, что недалеко от Минска случился еще один страшный погром. Восемьсот человек убиты. Я вижу, что маму огорчают здешние непривычные порядки: папа не ходит в синагогу и бреет пейсы, женщины ходят без париков и не прячут собственные волосы. Но по крайней мере, эти волосы растут на головах, а головы растут на шеях. Действительно, глупо переживать по поводу париков и подобных вещей, ведь могло быть гораздо хуже. Как говорила тетя Фрума в одной из тысячи своих поговорок: «Лучше еврей без бороды, чем борода без еврея».

Это очень сложно, отношения мамы с папой. Папа слишком много работает. Я украдкой взглянула на его скрипку — она покрыта толстым слоем пыли. По-моему, он не играл на ней с тех пор, как приехал сюда два года назад. Он работал по целых восемнадцать часов в день, зарабатывал деньги в мастерской, шил плащи, чтобы мы смогли приехать сюда, и вот мы здесь, а мама с папой смотрят друг на друга, как чужие. Я устала, и мне грустно. Наверно, я не должна так грустить, ведь тетя Фрума всегда говорила, что худой мир лучше доброй ссоры. Сейчас у мамы с папой как раз худой мир. Может быть, все исправится.

Я забыла про одну из самых замечательных вещей на шабат — это «шабес гой». Он такой милый и очень красивый. Его зовут Шон О'Мэлли. Он веселый и знает обо всем, что происходит в этом городе. Шон работает пожарным, но в пятницу вечером у него выходной. Его отец тоже пожарный, а дед был полицейским. Он объяснил Тове, из-за чего ссорятся Шиэны. Миссис Шиэн из Белфаста в Северной Ирландии, а мистер Шиэн и его мать из Лимерика. А северная и южная части Ирландии ненавидят друг друга, и бабушка подозревает, что миссис Шиэн — протестантка. Но она не протестантка. Она католичка.

Ну вот, со следующего понедельника пойду в школу. Вчера Мириам начала работать в той же мастерской, где работает папа, а Това нашла работу на фабрике, где шьют блузки. Она натягивает нитки. Това провела на фабрике всего один день и уже обо всем знает. Она приходит домой и рассказывает о том, как владелец, отвратительный человек, эксплуатирует работников, и говорит, что на предприятии нужно создать профсоюз. Не знаю, что это такое.

Това делает потрясающие успехи в английском. Она приносит домой газеты, читает их сама и учит меня. Мне нравится читать газеты. Слова в заголовках красивые и большие, и в газетах есть картинки. Я выучила выражение «брюшной тиф». Это болезнь, и существует женщина, которую зовут Тифозная Мэри. Она распространяет эту болезнь. Ее работа связана с приготовлением еды.