Когда квартет Гварнери закрыл за собой дверь, Гринберг сделал на жирной морде голодный вид и вытащил из бокового кармана какую-то бумагу.

— Таран, — обратился он безо всякого почтения до своего клиента, — что ты вытворяешь? Тебе сейчас надо сидеть тише мыши, а ты доводишь прокурора до полного выпада в осадок. Ты что ему понаписывал?

— А что такое? Вполне имею прав кинуть телегу держиморде в калоотстойник, — с достоинством ответил Таран.

— Вот! — поднял палец, больше смахивающий на сосиску, адвокат. — В этом ты весь. Думаешь, у прокурора больше нет дел, чем собирать по твоему поводу столько народа? Это был целый конгресс самых знаменитых ученых-лингвистов, но ни один из них, кроме слова «Мюллер», ничего не понял. Ты чего устраиваешь людям вырванные годы по поводу профессиональной непригодности? Даже два академика-литературоведа, и те спасовали.

— Слушай, Сашка, я торчу внакладку, но имею гражданских прав говорить на своем родном языке…

— Кончай со своим языком, — взмахнул рукой господин Гринберг. — Америку ты им уже достал, теперь за Германию принялся. Тебе мало, что по твоему поводу там тоже чуть ли не Конгресс заседал. Ты бы хоть со мной посоветовался, а так… Написал жалобу в ООН, что являешься полномочным представителем племени делаваров и американское правительство нарушает права коренного населения. Потому инкриминируемые тебе действия были направлены, чтобы привлечь внимание к нарушениям прав человека в Америке. Значит, пора на твоей родине возрождать делаварский язык?

— Тебе этого не понять! — ожесточенно заметил Таран. — Ты гражданин Германии. Но то, что творится у нас в Америке — уму непостижимо. Ты прикинь, прошло двести лет, как мы сбросили ярмо английских колонизаторов. Ну и что изменилось? Ни хрена! До сих пор вся страна англизирована. Население бакланит на языке оккупантов. И пока в нас, американцах, не пробудить национального самосознания, движений до лучшей жизни не будет. Нам прямо-таки надо всем миром возрождать прекрасный язык племени делаваров и прочих томагавков.

— Да, я посоветовал тебе тянуть время, — спокойно заметил адвокат, — но не таким же образом. Ты этим языком довел их до ручки. Теперь принялся за немцев. Это же нужно до такого допетрить! Тьфу, я, уже подобно тебе, начинаю высказываться. Короче, Таран, прекрати доводить прокурора. Твою жалобу переводили бы еще три месяца, если бы не я. Ты хоть помнишь, о чем писал?

— В общих чертах, — небрежно бросил Таран. — Много времени прошло.

— На, вспомни, — адвокат протянул клиенту ксерокопию его послания прокурору города Вейтерштадт.

Таран прикурил сигару и пробежался глазами по собственному творчеству.

Граждан прокурор!

Как я есть джан, парящийся по нахалке в сучьей будке, ваблю до ваших соплей за нарушение прав менов у крематории Вейтерштадт. Хозяин кичи лакидрош Мюллер беспредельничает до упора, парафинит звание нинко. Меня каждый день пичкают какой-то гермалой и компотом, аж виноград разыгрался. Без понтов хотят залабать мне Шопена! Чтобы не сидеть на подсосе, я перекинул семьдесят тонн вашей марочной капусты за хороший стол с бациллой, но из меня устроили надутого фофана, а мои права человека всю дорогу под зонтиком.

Вместо гомыры — муцифали, белого медведя, мне таскают диетфуфло, силос, подводную лодку и вашу устрицу пустыни.