— Покажите паспорт.

Я протянул потрепанный, с обгорелым уголком паспорт, который удостоверял мою личность и семейное положение.

— Трое детей? — спросил штурман, сверяя фотографию с моим лицом.

— Да, трое.

— А вдруг это провокация?

Я показал ему свои руки с навечно въевшимся машинным маслом:

— Я всю жизнь крутил баранку. И никого не продавал…

Штурман усмехнулся. Судя по возрасту, на летной работе ему оставалось пробыть недолго. А потом — должность где-нибудь в наземной конторе, урезанная раза в четыре зарплата и проблемы с жильем для детей. Он наверняка нуждался в деньгах и сейчас колебался: довериться мне, рискнуть или послать куда подальше?

— А почему не продал здесь, в Якутске? Деньги везти безопаснее.

— Не рискнул. Знакомых нет, а искать клиентов слишком рискованно. Можно без башки остаться. Да и заплатили бы мне сущие гроши. Я уже справлялся о ценах…

Штурман кивнул, соглашаясь со мной, и сунул в карманы форменного реглана два небольших, но увесистых пакета с золотым песком.

— Покупай билет до Самары, рейс «шестнадцать — ноль три». Деньги на билет есть?

— Есть.

— Тогда до встречи в Самаре.

Штурман не обманул. В Самаре я получил один из своих мешочков с золотом, поездом доехал до Ростова, а оттуда попутными машинами до Югорска. Поздно вечером, обойдя городок стороной, я тайком вернулся в свой дом.

Меня ждали. Я сидел за столом, не веря, что снова дома. Жалея жену и младшего сына, промолчал в тот вечер о том, что в ближайшие дни нам придется бежать куда глаза глядят, оставив на произвол судьбы дом и хозяйство.

За время моего отсутствия к нам дважды приезжали какие-то незнакомые люди, спрашивали про меня. Последний раз дней двенадцать назад.

— Трое парней на иномарке. Мордастые, в кожаных куртках. Держались вежливо, а я чувствовала: добра от них тебе не будет, — смахивая слезы, рассказывала Валентина. — Они уехали, а я сразу — к Сане Холодову. Спасибо, он распорядился, чтобы участковый у нас подежурил. Да и сам он дня три с помощником ночевал. Оба с автоматами… На прошлой неделе к Пете ездила: он по-прежнему в учебке, на сержанта учится. Никуда его посылать пока не собираются, а в Чечне, хоть и мир заключили, стреляют до сих пор.

— Вы никому не говорите, что я приехал, — предупредил я Валентину и младшего сына. — Завтра переберусь в летнюю кухню, поживу пока там.

— Слава, что происходит? Кто были эти люди?

— Валя, успокойся, — я погладил руку жены. — Все объясню позже… Потерпи. Скоро все образуется.

Это были пустые слова. Но что еще мог сказать я жене?

Ночью у меня поднялась температура, а утром, несмотря на мои протесты, жена вызвала врача. Таежные скитания обернулись воспалением легких и тяжелым нервным расстройством. Вместе с Саней Холодовым мы убедили врача не отправлять меня в больницу. Свою порцию уколов и таблеток я получал дома.

Ночами мне снова снились «Медвежий», глухой распадок на Илиме, выстрелы и трупы на песчаной отмели. Давно умерший Дега с красными выпученными глазами шел на меня, вытягивая из сапога заточенный арматурный прут, и «Медвежий» пятьдесят восьмого года наслаивался в воспаленном мозгу на события месячной давности.

Я ничего не рассказывал Сане Холодову, зная, что по долгу службы ему, как начальнику уголовного розыска, придется докладывать начальству о том, что произошло на Илиме.

На четвертый день я сказал жене, чтобы она начинала готовиться к отъезду. Саня поможет с грузовой машиной и проводит до границы области. Возьмем только самое необходимое.