|
Сколько из этой роты на пристани, сосчитаете? Ладно, не отвлекайтесь, собирайте механизм… Где, чёрт возьми, мой волынщик? А, вижу, идёт по Уотер-лейн. Надо же… я, кажется, слышу дикие завывания волынки. Не повезло наместнику! А где мой пожар? — Подзорная труба двинулась влево, через весь Тауэр. Мелькнули северная стена и ров, затем — часть Тауэрского холма к северу от укреплений. Здесь город вытягивался языком, разрезая холм почти пополам. Крайние здания на Постерн-роу отстояли от рва не больше чем на вержение камня. Кварталы эти юридически подчинялись не Лондону, а Тауэру; здесь было своё ополчение, свои мировые судьи и даже своя пожарная команда. Про пожарную команду ему подумалось неспроста. Один из домов в Тауэр-хамлетс горел — судя по длинному шлейфу дыма, уже давно, но только сейчас огонь вспыхнул в полную силу, так что из окон вырвались оранжевые клубы. Немедленно вызвали пожарных, которые сутками просиживали в тавернах, якобы на посту. Однако их превосходили численно и даже частично опережали зеваки, желавшие просто поглазеть на горящий дом — вездесущая толпа.
— Мои люди! — умильно воскликнул человек в парчовом жилете. Он опустил подзорную трубу, несколько раз моргнул и впервые за несколько минут перевёл взгляд на то, что творилось у него под носом. На площадку с лестницы выбрался почти ослепший от пота великан-индеец, таща бадейку с шёлковым шнуром. Один из филиппинцев влез на самую верхушку Монумента, двадцатью футами выше, и привязал себя к основанию фонаря. Он поймал бухту троса, брошенную ему снизу товарищем. Томба сплесневал, орудуя свайкой, как писарь — пером, и время от времени поглядывал вверх. Евреи на юго-восточном краю площадки образовали кагал и темпераментно гадали, что происходит. Бездействовали только Джимми и Дэнни: они по-прежнему в полном ошеломлении таращились на Тауэр. — Проснитесь, черти полосатые, — крикнул старик в золотом жилете, — пока я не подошёл и не выбил вам пыль из черепушек! Он не успел добавить ещё нежностей, потому что внимание его привлекло нечто на Темзе. Ниже моста, у водореза четвёртой опоры была пришвартована развалюха-баржа. Чуть ближе к Гавани снимался с якоря шлюп (в чём не было ничего примечательного) и одновременно выдвигал орудия, что выглядело уже страннее; более того, матросы на корме готовились поднять синий флаг с золотыми королевскими лилиями. Однако старик в парчовом жилете смотрел не столько на шлюп, сколько на запряжённый восьмёркой воз, въехавший на мост со стороны Саутуорка: в таком могли бы доставлять плиты из каменоломни. Груз был накрыт старым холстом; спереди и сзади шагали лихие молодцы — если они оставались верны духу своей профессии, то попутно обчищали витрины лавок, карманы и кошельки, словно саранча, движущаяся через поле спелой пшеницы. Когда весёлая процессия достигла противопожарного разрыва на середине моста, какой-то малый спрыгнул с воза, подбежал к парапету и, нагнувшись вниз, несколько раз взмахнул жёлтой тряпицей. Взгляд его был устремлён на четвёртый водорез. Там блеснула сабля, разрубая швартов. Баржа начала медленно дрейфовать с отливом. — Детки мои. Голубчики, — сказал человек в парчовом жилете, затем вновь повернулся к сыновьям: — Каждый мошенник в радиусе мили делает мне одолжение, кроме вас, обалдуев. Знаете, сколько времени я копил те одолжения, что трачу сейчас? Благодарность труднее добыть, чем деньги. Считайте, что я швыряю гинеи в море. Зачем, спросите? Ради вас исключительно, хочу раздобыть вам маменьку. — Голос его стал сиплым; лицо обмякло и на нём не осталось следов гнева. — Вылупились на Тауэр, будто не видали минаретов Шахджаханабада! Напомнили мне меня самого, когда мы с Бобом мальцами впервые сунулись в город. Вам, может, и есть на что подивиться, вы ведь занимались другими делами и, надо сказать, поработали на славу. А у меня это место в печёнках сидит. |
