— Прочла путеводитель в самолете?

— Еще в Риме…

Дверь открылась. На пороге их встретил худой как жердь мужчина средних лет в темно-синих слаксах и со вкусом подобранной тенниске.

— Мистер и миссис Фарго?

В голосе проступал британский акцент. Не дожидаясь ответа, он сделал шаг в сторону и легонько коснулся подбородка.

Они прошли в фойе, обставленное просто, но со вкусом: на полу светло-серый египетский сланец, на стенах — штукатурка цвета морской волны; над пристенным столиком в форме полумесяца (девятнадцатый век, стиль шератон) зеркало в серебряной раме.

— Меня зовут Лэнгдон, — представился мужчина, запирая дверь. — Хозяйка на веранде. Сюда, пожалуйста.

Фарго проследовали за ним через холл, мимо общих покоев к хозяйским апартаментам, и дальше, через застекленные двустворчатые двери на многоярусную веранду из отполированного грецкого ореха.

— Вас ждут, — сказал Лэнгдон, указывая на просторную лестницу с перилами, которая обвивала внешнюю стену. — Прошу меня извинить…

Лэнгдон повернулся и исчез за застекленными дверями.

— Боже, какой вид! — воскликнула Реми, подходя к перилам.

Сэм присоединился к ней. Внизу, под набережной с ее скалистыми уступами, пальмовыми деревьями и цветущим тропическим кустарником, широко, словно бескрайний колышущийся ковер цвета индиго, раскинулось под безоблачным небом Средиземное море.

Женский голос произнес:

— Я тоже никогда не устаю любоваться этой красотой.

Они обернулись. Наверху лестницы стояла женщина в простом белом сарафане и желтой, цвета подсолнечника, широкополой шляпе. Предположительно, перед ними была Иветт Фурнье-Демаре, но ни Сэм, ни Реми не дали бы ей больше сорока. Лицо под шляпой было загорелым, но в меру; вокруг светло-карих глаз — едва заметные морщинки от смеха.

— Сэм и Реми, верно? — спросила она, спускаясь по лестнице и протягивая руку. — Я Иветт. Спасибо, что заглянули.

Ее английский был великолепен, с легким намеком на французский акцент.

Они по очереди пожали хозяйке руку, затем поднялись следом за ней вверх по лестнице и вокруг заднего фасада на открытую, залитую солнцем террасу, с занавесками из тонкой сетчатой ткани и стульями и шезлонгами из тика. Крупный холеный черно-коричневый пес, развалившийся в тени возле одного из стульев, начал было вставать, когда увидел Сэма и Реми, но сел обратно, услышав мягкий голос хозяйки.

— Анри, сидеть!

Когда все наконец расселись, Иветт с лукавой улыбкой произнесла:

— Что, не такой вы меня себе представляли?

Сэм признался:

— Честно говоря, нет, миссис…

— Иветт.

— Иветт. Честно, нет, совсем не такой.

Она засмеялась, белоснежная улыбка блеснула на солнце.

— А вы, Реми, наверное, ожидали увидеть почтенную матрону, эдакую увешанную драгоценностями заносчивую француженку с пуделем под мышкой и бокалом шампанского в руке?

— Увы, это так. Простите…

— Ну что вы. Извинений не нужно. Тип женщины, который я только что описала, здесь скорее правило, чем исключение. Просто я, видите ли, родилась в Чикаго. Несколько лет проучилась в начальной школе, а потом родители увезли нас обратно в Ниццу. Они были простые люди — мои мать и отец, — весьма состоятельные, но с непритязательным вкусом. Если бы не они, боюсь, я превратилась бы в тот самый стереотип, который вы ожидали увидеть.

Наверху лестницы с подносом в руке появился Лэнгдон. Он подошел и выставил содержимое подноса, графин с ледяным чаем и заиндевелые бокалы, на столик между ними.

— Благодарю вас, Лэнгдон.