|
Я думаю, её отключили извне. Чтобы прекратить войну. Кто это сделал — не знаю. Но ещё до этого началась агитация. Меня саму разагитировали, — призналась она. — Какое-то существо залезло мне в ухо. И шептало, шептало. Что люди сделали нас для своей потехи. Что они не дают нам жить, как нам хочется. Не дают есть друг друга и не позволяют ебаться с кем угодно. И наказывают. И ещё люди мучили наших предков. Охотились на них, разводили на еду, шили одежду из их кожи. И мы должны отомстить за это. Мне вот рассказывали, как из моих бабушек и дедушек делали черепаховые гребёнки. В подробностях. Я не хотела слушать. Но не могла вытащить эту дрянь из уха. В конце концов я сумела её там раздавить. Но приползла другая, и она говорила то же самое. И знаешь, это было убедительным. Они умеют быть убедительными, Буратина.
— Это были ж-ж-ж? — догадался тот. — Кто же ещё-то? Ж-ж-ж. Я их так называю, потому что они как бы жужжат в уши. И через это ебут мозги. И все наши мозги они поимели по полной. Я стала ненавидеть людей, Буратина! За черепаховые гребёнки! Она помолчала. — Люди воевали друг с другом и не знали, что мы готовимся. А мы готовились. И когда техника людей перестала работать, кто-то выпустил этот вирус. Я уверена, это сделали не люди. Сами люди никогда бы его не применили. Вирус убивал всех без разбору. Это было бы самоубийством. А самоубийцами люди всё-таки не были. Она помолчала ещё немного. Буратина тем временем перевернулся на другой бок. — Но это не конец. Ни одна болезнь не убивает всех. Часть людей выжила. Их осталось очень мало, но они выжили. У некоторых был врождённый иммунитет, а кто-то успел создать биозащиту. И тогда животные стали убивать людей. Это было по всей Земле. Людей резали, жгли, поднимали на рога. Всех. Чтобы на Земле не осталось ни одного человека. А мы стали бы свободными и зажили так, как нам нравится. И отомстили бы за гребёнки. За шкуры. И животноводство. — Так у нас оно тоже есть? — не понял Буратина. — Это сейчас всем понятно, что без него не обойтись, — сказала черепаха. — А нам агитаторы говорили, что это подло — когда одних всегда едят, а других никто не ест. И что надо сделать так, чтобы все ели всех, тогда наступит справедливость… Я же говорю — они умеют быть убедительными, Буратина. Они умеют быть чертовски убедительными, Мать их Дочь… Нас они убедили. Я сама убивала людей, Буратина. Я их топила в озере. Они доверяли мне. Просили перевезти меня на другой берег. Я давала им сесть на панцирь, а в середине озера ныряла. Потом охотилась за пловцами. Я откусывала им руки и ноги. Мстила за черепаховые гребёнки. Бамбук тем временем обдумывал, как ко всему этому относиться. И решил, что у черепахи всё очень плохо с головой, раз она гонит такую пургу и дичь. Хотя бы потому, что папа Карло и все прочие хорошие существа, которые встречались Буратине, ничего подобного не рассказывали. Им такое и в голову не пришло бы. Даже Мальвине… хотя вот как раз Мальвине это понравилось бы — решил он. — Агитаторы нам говорили, что мы заживём вольной жизнью, — продолжала черепаха, — и все будут равны между собой. А руководителей себе мы будем избирать сами. И сначала так оно и было. Животные из гордости стали называть себя «электоратом». Это слово означало «избиратели». Тут Буратина не выдержал и заржал. — У тебя что, отходняк начался? — не поняла Тортилла. — Рановато вроде бы… — Й-й-йяюшки, — деревяшкин никак не мог остановиться, — о-хохохохо… Электора-а-ат… Это ж дураки-и-и… Они же глу-уууупые… — Глупый — это ты, — недовольно сказала черепаха. |
