Я покрывал поцелуями локон твоих волос; ты знаешь, что я постоянно носил на сердце локон твоих волос, но я потерял его. Если бы ты знала, при каких обстоятельствах…» Он потерял его в бою…

«Локон твоих волос». Что за магическая сила в нем, если он помогает мужественно взойти на эшафот и одержать победу в бою?!

Но — чу! — я услышал опять голос моего воображаемого оппонента, на этот раз не ироничный, а почтительно-тихий, в соответствии с тоном последних трагических писем: «То, что вы читали сейчас, написано в обстоятельствах исключительных, не доказывает ли это, что любовь — в ее наивысшем выражении — несовместима, несмотря ни на что, с обыденностью, с медлительным или утомительно-быстрым течением однообразных дней?»

Пусть за меня ответит философ Иоганн Фихте.

«Итак, дорогая избранница, — писал он, двадцатишестилетний, невесте, — я торжественно отдаюсь тебе и этим обрекаю себя на служение тебе. Благодарю, что ты не сочла меня недостойным стать твоим товарищем на жизненном пути. Я много думал о том, чтобы когда-нибудь заменить тебе твоего благородного отца и послужить тебе наградою за твою раннюю мудрость, за твою детскую любовь, за твою невинность, за все твои добродетели, чувствую при мысли о громадных обязанностях, которые беру на себя, насколько я мал. Но чувство величия этих обязанностей должно меня возвысить; твоя любовь, твое благосклонное мнение обо мне, быть может, даст моему несовершенству то, чего мне недостает. Здесь не царство блаженства; я теперь знаю это: здесь — страна труда, и каждая радость, которая нам дается, есть лишь подкрепление для следующей, более трудной работы. Рука об руку пойдем мы по той стране, окликая друг друга, подкрепляя друг друга, сообщая один другому свою силу…»

Конечно, не каждому дано взойти на эшафот с «локоном твоих волос», но тот, кто сохранил, возвысил любовь не «в царстве блаженства», а в стране труда, — достоин не меньшего восхищения. А сохранили и возвысили ее миллионы людей — известных и безвестных.

Один из самых потрясающих человеческих документов XIX века — письмо Карла Маркса Женни Маркс.

«Моя любимая!

Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому, что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время, как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже „мрачные мадонны“, самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае ни одно из этих мрачных изображений мадонн так много не целовали, ни на одно не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одному так не поклонялись, как этой твоей фотографии, которая хотя и не мрачная, но хмурая и вовсе не отображает твоего милого, очаровательного, „Lolce“, словно созданного для поцелуев лица… Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени…

…Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле — в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть».

Он писал ей это через тринадцать лет после того, как они стали мужем и женой. Он писал ей это после того, как она родила ему трех дочерей.

Не царство блаженства — страна труда… Страна труда становится царством блаженства, когда истинно любишь.