— Вы сможете найти защелку? — вернул меня к действительности голос Аргила.

— Не знаю. Может быть. Можно попробовать? — ответил я после некоторой паузы.

— Прошу. Там ничего нет. Хотя... вы знаете, если так подумать, вы не первый, кто говорит мне о потайной защелке. Не могу понять, почему я только сейчас об этом вспомнил... — Голос Аргила на секунду стих. —В Лондоне был один американец. Он сказал мне, что несколько лет назад уже изучал этот сосуд. Я пообещал ему показать предмет, но бедного старика убили до того, как мы встретились. Это случилось в тысяча девятьсот сороковом.

Я вспомнил ту ужасную осень.

— Неудивительно, что вы забыли, — сказал я. — Наверное, столько всего произошло, вам было не до того. Этот старик был смотрителем... — Я произнес название музея.

— А, да. Все верно.

— Он изучал сосуд еще в девятнадцатом веке, — сказал я. — У меня с собой его отчет. Все довольно просто, когда знаешь, в чем фокус. Но если нет...

Прочитав документ, я понял, как открыть сосуд, но даже тогда мои пальцы с трудом справились с его мелкими деталями исключительно тонкой работы. На все про все у меня ушло несколько минут. Затем Золотое Яблоко открылось в моих руках, развалившись на две половинки со специальными пазами. Оно оказалось полым.

Но внутри не было пусто.

Я уставился на многократно сложенную пачку... газетной бумаги? Но она не выглядела старой газетой. Наощупь материал походил на пергамент, но казался тоньше луковой кожуры, и на нем были надписи, слова на безошибочно узнаваемом современном английском языке.

— Вы ошиблись, — сказал я Аргилу. — Посмотрите. Возможно, тут вы найдете зацепку.

Бумага хрустела, пока я разворачивал ее. Но Аргил, перегнувшись через мое плечо, выхватил находку прежде, чем я смог разглядеть хоть что-то в свете крошечной лампочки.

— Дайте мне, — сказал он странным, напряженным голосом.

С той же самой интонацией, с которой Аргил говорил, как в суматохе войны забыл о тайне, рассказанной ему старым смотрителем. Он взял светильник и почти ревниво отвернулся от меня, поднеся лампу к бумаге так близко, что она, наверное, обуглилась, пока он в тусклом свете пытался прочитать, что написано на ней.

В свете лампы я на секунду-другую увидел худой силуэт Аргила. Он был практически неподвижным, только бумага едва слышно шелестела. Затем я услышал его вздох — и глубокий, очень глубокий, почти беззвучный выдох, словно весь воздух из легких вышел за один прием.

— Что там? — спросил я.

— Дайте мне закончить, Расселл, — ответил он очень тихо. — Дайте мне... ох, это невозможно! Боже, это немыслимо!

Я почувствовал, как во мне проснулся журналистский инстинкт.

— Прочитайте вслух.

— Нет... нет. Сначала я сам! — Голос Аргила вдруг стал резким. — Вы все увидите... потом. Не мешайте, ради Бога!

Я ничего не сказал. Я наблюдал за ним из другого конца комнаты — силуэт на фоне крошечного шевелящегося пятнышка света, сидящий в дальнем углу так, что спинка кресла практически скрывала его от меня. Аргил продолжал читать с напряжением, которое чувствовалось в самом воздухе. Страницы неустанно шелестели. Я сидел в темноте, вертя в руках Золотое Яблоко и периодически пополняя стакан из графина, хотя мне каждый раз приходилось его нащупывать. Я был жутко взвинчен от ожидания, каждая секунда, казалось, длилась целую вечность.

Светомаскировка все еще держала Нью-Йорк в полной темноте, когда я услышал тихие звуки ботинок Аргила, шаркающих по ковру. Он поставил маленькую лампу на стол рядом со мной и положил рукопись мне на колени.

— Дайте мне Золотое Яблоко, — сказал он таким напряженным голосом, что я едва узнал его.

Я уставился на бледное овальное пятно его лица и черные, бесформенные контуры тела.