|
— Клеопатра, — сказал он, — была блестящей актрисой. Мгновенно заучивала роль. Останься жива, стала бы Полиматерью всего мира. Она чуть не свалила Римскую империю — во всяком случае, очень приблизила её конец. Ведь она вынудила Октавиана установить такую сильную анэристическую власть, что империя раньше времени вошла в состояние бюрократии. — Как мне вас называть? — спросил Джо. — Люцифер? Сатана? — Зови меня Малаклипсом Старшим, — сказал раздвоеннобородый с улыбкой, которая, словно просвечивала сквозь густую вуаль чувства собственного достоинства. — Я что то не пойму, — сказал Джо. — В первый раз, когда я вас увидел, мы все чуть с ума не сошли от страха. Хотя потом, когда вы наконец появились в облике Билли Грэма, я не знал, смеяться мне или блевать. Но знаю, что мне было страшно. Падре Педерастия расхохотался. — Ты так испугался, сын мой, что попытался прямиком влезть в большое красное гнёздышко нашей маленькой рыжеволосой красавицы. Так испугался, что твой здоровенный член, — он облизнул губы, — забрызгал весь ковёр. Ох, как же ты испугался, сын мой. Да, ода! — Вообще то в тот момент, о котором ты говоришь, мне было не так страшно, — сказал с улыбкой Джо. — Мне стало страшно чуть позже, перед появлением вот этого нашего друга. Ты и сам испугался, Падре Педерастия. Вспомни, как ты все время вопил: «Приди не в этой форме! Приди не в этой форме!» А сейчас все мы сидим в этой столовой, ведём себя так, словно мы старые приятели, а это… это существо предаётся воспоминаниям о старых добрых временах с Клеопатрой. — Это были ужасные времена, — сказал Малаклипс. — Крайне жестокие времена, весьма печальные времена. Непрерывные войны, пытки, массовые убийства, распятия. Плохие времена. — Я вам верю. И хуже того, я знаю, как трудно мне будет жить с мыслью о том, что вы существуете, если я окончательно поверю в ваше существование. Вот так сидеть и запросто с вами курить. Откуда то из пальцев Малаклипса вынырнули две зажжённые сигареты. Одну из них он протянул Джо. Джо затянулся; сигарета была сладковатой, явно с добавкой марихуаны. — Банальный трюк, — заметил Джо. — Это помешает тебе слишком быстро избавиться от твоих прежних представлений обо мне, — сказал Малаклипс. — Кто слишком быстро понимает, тот слишком быстро понимает неправильно. Падре Педерастия сказал: — В тот вечер, когда мы проводили Чёрную Мессу, я просто довёл себя до состояния, в котором полностью поверил. В конце концов, это и есть магия. Люди, которые собрались в тот вечер, хорошо реагируют на «магию левой руки», миф о Сатане, легенду о Фаусте. Это был самый быстрый способ их увлечь. С тобой это тоже сработало, но теперь дело другое: мы нуждаемся в твоей помощи. Так что тебе больше не нужны ловушки. — Вовсе не обязательно быть сатанистом, чтобы любить Малаклипса, — сказал Малаклипс. — А лучше вообще им не быть, — заметил Саймон. — Сатанисты — ничтожества. Они сдирают шкуру с живых собак и занимаются прочим дерьмом в таком же роде. — Потому что большинство сатанистов — христиане, — объяснил Джо. — А это весьма махозистская религия. — Эй, минуточку, — возмутился, было, Падре Педерастия. — Он прав, Педерастия, — осадил его Малаклипс. — Коли на то пошло, кто знает об этом лучше тебя… или меня! — Вы когда нибудь встречались с Иисусом? — спросил Джо, который ощущал благоговение, несмотря на весь свой скептицизм. Малаклипс улыбнулся. — Я был Иисусом. Падре Педерастия всплеснул руками и подскочил на месте. — Ты слишком много говоришь! — По мне, доверие либо полное, либо его нет вообще, — сказал Малаклипс. |
