|
У тебя какое? — Полифем, — признался он. — Как? — Потому что он одноглазый, ну циклоп, понимаешь? Вообще то, если честно, я плохо помню ход моих рассуждений в том далёком возрасте, когда я придумал это имя. — Но ведь Полифем был ещё и великаном. Почти богом. Ты понял, что я имею в виду, когда я говорю о первоначальной эмоциональной окрашенности? Вот первоисточник всех религий. Обожание собственных гениталий и гениталий твоей возлюбленной. Там живут Пан Пангенитор и Великая Мать. — Значит, — глуповато сказал Джордж, все ещё не до конца уверенный, есть ли в этом какая то глубина или же все это полная чепуха, — мир принадлежит нашим гениталиям? — Их потомкам, и потомкам их потомков, и так до скончания века, навечно. Мир — это глагол, а не существительное. — Выходит, Прекраснейшей три миллиарда лет. — Ты все правильно понял, малыш. Все мы здесь арендаторы, включая тех, кто считает себя хозяевами. Собственность как таковая невозможна. — Ладно, думаю, я многое из этого понял. Собственность — это воровство, потому что иллюминатские права на землевладение случайны и несправедливы. Так же, как и их банковские хартии, и железнодорожные франшизы, и все прочие монопольные игры капитализма… — Государственного капитализма! А не капитализма свободной конкуренции и невмешательства государства в экономику. — Подожди. Собственность невозможна, потому что мир — это глагол, горящий дом, как сказал Будда. Все сущее — это огонь. Мой старый друг Гераклит. Поэтому собственность — это воровство, и собственность как таковая невозможна. Но к собственности можно прийти через свободу? — Без частной собственности не может быть частных решений. — Тогда мы возвращаемся к тому, с чего начали? — Нет, мы поднялись на один пролёт выше по нашей винтовой лестнице. Посмотри теперь отсюда. Диалектически, как говорят твои приятели марксисты. — Но мы же вернулись к частной собственности. После того, как доказали невозможность её существования. — Государственная форма частной собственности невозможна, это фикция. Как невозможна и государственная форма коллективной собственности. Перестань думать в рамках государственного строя. Думай о собственности с точки зрения свободы. Джордж покачал головой. — У меня уже ум за разум заходит. Я вижу только людей, которые обворовывают друг друга. Война всех против всех, как сказал не помню кто. — Гоббс. — Гоббс, мопс, шнапс. Кто угодно. Какая разница. Разве он не прав? — Заглуши двигатель подводной лодки. — Что? — Заставь меня полюбить тебя. — Погоди, я что то не… — Окрась голубое небо в зелёный или красный цвет. — Все равно не врубаюсь. Мэвис взяла ручку со стола и зажала её двумя пальцами. — Что будет с ручкой, когда я её отпущу? — Упадёт. — На чем ты сидишь, если нет стульев? — На полу? («Если бы я так не накурился, уже все понял бы. Иногда наркотики больше мешают, чем помогают».) На земле? — На своей жопе, это уж точно, — отрезала Мэвис. — Смысл в том, что, даже если нет стульев, ты все равно сидишь. Или мастеришь новые стулья. («Она тоже обкурилась: иначе она объяснила бы это более доходчиво и я все понял бы».) Но ты не сможешь заглушить двигатель лодки, не зная хотя бы основ судовой механики. Ты не знаешь, за какой рубильник нужно дёрнуть. И какие кнопки нажимать. Ты не можешь изменить цвет неба. А ручка упадёт сама, и в каюту не ворвётся демон гравитации, чтобы заставить её упасть. — Ну и к чему все это? — с отвращением сказал я. — Это что, томизм? Ты пытаешься впарить мне идею Естественного Закона? Брось, меня этот товар не интересует. |
