— С кем мне поговорить?

— Да есть тут шериф, отвечающий за эту партию, — отвечал офицер. — Найдете его вон в той палатке. Спросите шерифа… — Он щелкнул пальцами. — Черт! Вечно это имя выскакивает из головы.

Мрачно забряцали цепи, и босые ноги зачавкали по грязи, скопившейся в доке Экзекуций — это новая шеренга арестантов, в тумане похожих на привидения, прошаркала мимо маленькой палатки. Уайэтт убедился, что чернобородый сержант оказался прав: эти люди из северных графств, выросшие далеко от моря, прежде были здоровыми парнями.

Радуясь, что можно укрыться от дождя, Уайэтт, пригнув голову, вошел в палатку. Позади фонаря, стоящего на узком столе, высокий седобородый чиновник сидел между чрезвычайно тучным армейским офицером и постоянно шмыгающим носом клерком, почему-то не желающим избавиться от прозрачной капли, повисшей на кончике его острого землянично-красного носа.

— Вильям Джонас, — читал клерк. — Осужден за долг в семь шиллингов и шесть пенсов. Профессия — плотник.

Армейский офицер что-то записал в лежащей перед ним книге и кивнул. Осужденный, звеня цепями и пятясь, вышел под дождь.

— Меня интересует, — заговорил Уайэтт, — не согласятся ли джентльмены на мое предложение выкупить нескольких должников?

— Да с радостью, — оживился высокий седоголовый чиновник. — Будь я проклят, если мне нравится отправлять этих бедолаг под пули папистов.

Он обернулся — и словно одеревенел. Уайэтт же и вовсе стоял как громом пораженный. Он мгновенно узнал и худощавый ястребиный профиль, и эти пронзительные серые глаза, вперившиеся в него сквозь полумрак. Сквайр Эндрю Тарстон!

— Глядите-ка, кто к нам пожаловал выкупать своих дружков-арестантов! Клянусь Богом, это Генри Уайэтт! — Шериф из Хантингдона возбужденно вскочил и заорал что есть мочи: — Схватить этого человека!

Находившиеся в палатке были так удивлены столь неожиданным поворотом событий, что не сумели немедленно среагировать на приказ. Уайэтт же — отчаяние придало ему силы — бросился на стенку палатки с таким остервенением, что единственная стойка, на которой крепилась парусина, переломилась, и палатка накрыла собой всех, кто находился внутри.

Уайэтт пробрался вбок, нащупал нижний край парусины и, выскользнув из палатки, встал на ноги. Все еще не веря в свое спасение, он замешкался на секунду, очумело уставившись сквозь пелену дождя на судорожно шевелящуюся гору парусины. Но медлил он лишь мгновение — ведь уже сбегались, поблескивая шлемами и пиками, часовые.

— Какой-то арестант напал на офицеров, — тяжело дыша, вдохновенно соврал Уайэтт. Когда пикинеры склонились над палаткой, чтобы помочь людям высвободиться из-под нее, он повернулся и, изо всех сил стараясь не бежать, быстро прошел мимо шеренги осунувшихся бедолаг, ожидающих своей очереди, чтобы отметиться. Пройдя полпути, Уайэтт, подгоняемый сзади окриками «лови!», «держи!», со всех ног припустился прочь от дока Экзекуций.

ОТЛИВ

Торопливо шагая под дождем, горько напоминал он себе о том, что следовало бы ему предвидеть, что из Хантингдона кто-то непременно прибудет в Лондон и опознает его. Разумеется, он рассчитывал на защиту городских многолюдных улиц, на которых проживало около двухсот тысяч человек. И все же почему, ну почему они с Кэт не изменили фамилию?

Нет сомнений, что шериф Эндрю Тарстон тотчас же направится к старшему констеблю города и оставит у него заявление. Увы, за последнее время он стал чересчур известным, печально размышлял Уайэтт, чтобы надеяться избежать задержания и ареста, за коими, по всей вероятности, последует казнь. Он торопливо обогнал попавшуюся ему на пути похоронную процессию, уныло шагающую по щиколотку в грязи.