Теперь он несся, не выбирая дороги. Страх исказил его лицо, глаза округлились, дыхание стало хриплым, прерывистым. Ружье болталось у него за спиной, но в руках старик держал пистолет. Он остановился отдохнуть только раз, когда упал, споткнувшись о корневище. В горячке старик хотел сразу встать, но земля держала его одеревеневшее от усталости тело как магнит железный гвоздь. Перевернувшись на спину, он задышал быстро-быстро, держась левой рукой за грудь в области сердца. Над головой старика раскинулся пронзительно голубой небесный шатер с круглой каплей расплавленного золота посредине.

Старик смотрел на солнце, почти не мигая и не щурясь. В этот момент по-весеннему яркое светило показалось ему черной космической дырой…

Он перевалил невысокий скалистый гребень и побежал вниз. Там была речная долина, где и начиналась самая настоящая колымская тайга: с высокими деревьями, густыми кустарниками и непуганой дичью, охотиться на которую – одно удовольствие. Там, в таежных дебрях, было спасение. Старик почему-то верил в это. Ноги уже отказывались ему повиноваться, но железная воля заставляла мышцы сокращаться и совершать нужные движение. Еще немного, еще несколько шагов… Вот они, заросли, совсем близко. Близко…

Уставшее от долгой жизни сердце уже не стучит, а колотится в груди, словно хочет вырваться наружу. В обезумевших глазах мерцают радужные круги. Может, остановиться и передохнуть?

Нет, нет! Ни в коем случае! Где-то неподалеку, в засаде, таится смерть. Старик это не предполагал. Он знал…

Звук выстрела старик не услышал. Он просто понял, что умирает. Ужасная боль, взорвавшая грудную клетку, продолжалась долю секунды. А потом она превратилась в сладостную муку. Старику показалось, что предсмертная агония длилась целую вечность…

Глава 1

Тревожная осень 1922 года. Северо-восток России. В двух из шести уездов колчаковские войска, в Гижиге – отряд есаула Бочкарева, в Охотске и Аяне – генералы Пепеляев и Ракитин. В Колымском районе – поручик Деревянов.

«Бабье лето» все еще баловало Колыму в дневные часы прозрачной глубиной небосвода и жаркими солнечными лучами, но поутру холодные росные туманы подолгу застаивались в распадках и поймах рек, зависая рваными клочьями на пожелтевших иголках лиственниц. Поручик Деревянов, высокий, чуть сутуловатый, с длинными волосатыми руками, которые почти по локти выглядывали из рукавов потертого американского френча, зябко передернул плечами, нервно зевнул, и хриплым спросонку голосом позвал вестового:

– Христоня! Спишь, с-сукин сын!

– Никак нет, вашскородие! Здеси я…

На ходу подвязывая узеньким сыромятным ремешком видавшие виды казацкие шаровары, из густого подлеска выскочил кряжистый Христоня. Изо всех сил стараясь придать опухшему с глубокого похмелья лицу приличествующее моменту выражение бодрости и готовности выполнять приказы, он подбежал к Деревянову, вытянулся в струнку и принялся преданно «есть» начальство глазами, поблекшими от постоянных возлияний до голубовато-сивушного цвета.

– Как стоишь!? Поручик не сильно ткнул вестового кулаком в живот.

– Обленился… мать твою. Приготовь чай.

– Слушаюсь! – Христоня хитровато сощурил глаза. – А может, енто, того… И он выразительно поскреб пятерней давно не бритую шею.

– Поговори у меня! – рявкнул Деревянов. – Р-разболтался…

Лагерь просыпался. Досадливо морщась при виде своих солдат, обмундированных настолько разношерстно, что их можно было принять за кого угодно, только не за воинов–освободителей от большевистской заразы, Деревянов торопливо пересек длинную, узкую поляну и с размаху пнул покосившуюся дверь приземистой хижины.