– Нет-нет, – Эмбер поспешно покачала головой. – И потом, меня встретят… встретит отец и… и моя новая семья. Они живут на большом ранчо, разводят там быков и поставляют их в Мехико, для корриды.

– В таком случае, возможно, вы все-таки окажетесь в Мехико-Сити.

Поскольку в голосе собеседника вновь прозвучало исчезнувшее было нетерпение, которое так встревожило Эмбер еще минуту назад, она поспешила спрятаться в свою раковину. Молодой человек ничего не заметил. Он написал на клочке бумаги свое имя и адрес отеля, в котором собирался остановиться.

– Вот, возьмите. Когда будете в Мехико-Сити, непременно разыщите меня. Для меня будет большой честью поужинать с вами.

– Благодарю вас, – сказала Эмбер довольно сухо. Она взяла записку все из той же вежливости, зная, что выбросит ее сразу же, как только простится с попутчиком. Впрочем, собственная холодность смутила ее, и она поспешила добавить: – Прошу меня извинить, я устала и хочу подремать.

С этими словами она повернулась к собеседнику спиной и поудобнее устроилась на сиденье. Долгое время ей слышалось несколько учащенное дыхание, и она надеялась, что не обидела молодого человека, так резко оборвав разговор. Эмбер чувствовала, что он продолжает смотреть на нее.

Постепенно, однако, ей удалось мыслями вернуться в свое прошлое.

Мать Эмбер умерла, когда девочке было двенадцать лет. Отец оставил ее на попечении бабушки по материнской линии, а сам перебрался в Мексику. Писал он так редко, что бабушка не раз заводила разговор о том, что он не вернется – намек на то, что Эмбер брошена, и притом окончательно. Потом они получили письмо с уведомлением о его женитьбе на богатой вдове по имени Аллегра Алезпарито.

Эмбер сопротивлялась попыткам бабушки убедить ее в том, что отец отказался от нее навсегда. Разве он не писал, что позже, когда она окончит школу, он пришлет ей деньги на переезд в Мексику, чтобы они могли наконец воссоединиться?

Редкие письма были длинными. Страница за страницей посвящались в них описанию радостей той жизни, которая ожидала Эмбер на ранчо. Девочка читала и перечитывала их, пока бумага не начинала просвечивать на сгибах.

Но годы шли, и она стала получать лишь открытки к Рождеству и дню рождения, в которых неизменно было несколько сухих строчек. А между тем ее жизнь с бабушкой никак нельзя было назвать счастливой. Старушка предпочитала полное уединение и требовала того же от своей подопечной. Той не разрешалось иметь даже подруг, не говоря уже о кавалерах. Если какой-нибудь молодой человек отваживался явиться с визитом, что тут начиналось! Бабушка не только прогоняла его, но и преследовала, вооружившись метлой. Единственным, что позволялось Эмбер, были воскресные выходы в церковь, на проповедь, да и то было строжайше запрещено оставаться после нее для светской беседы. Порой удавалось выйти за покупками, но это время было расписано по минутам. Бабушка и слышать не хотела о танцевальных вечерах, пикниках и другом фривольном времяпрепровождении.

Эмбер считала сначала годы, потом месяцы до того дня, когда сможет наконец проститься с этим унылым существованием. Однако когда на горизонте забрезжила свобода, бабушка слегла и оказалась прикованной к постели на два бесконечно долгих года. Пришлось терпеливо ухаживать за ней днем и ночью, запрятав подальше мечты о долгожданном освобождении.

Когда старушка отошла в мир иной, Эмбер послала телеграмму отцу. Тот ответил незамедлительно. Он сожалел, что дела не позволяют прибыть на похороны, и прилагал к письму деньги на билет.