У: Какие видения?

О: Ужасные. Кошмарные. Они мучают меня.

У: Клара…

О: За что они мучают меня?.. тут и там… и скрежет. И кровь.

У: Кровь?

О: Ох, да, кровь. Она повсюду.

У: Клара, где вы видели кровь?

О: Сладкая, горячая, такая горячая… ох, её так много. И плачет. Она всегда так жалобно плачет.

У: Кто плачет, Клара?

О: Они всегда плачут. Умоляют. Папа пускает эфир. Чтобы не кричали. А то они так жалобно кричат… просят… я же не хочу этого делать, понимаете?

У: Конечно, понимаю, Клара. Вы не хотите этого.

О: Нет-нет, совсем не хочу. Я хороший человек. Я добрая. Папа говорит: я милое невинное дитя. Я не плохая. Это не моя вина.

У: Что не ваша вина, Клара?

О: Это не моя вина… не моя вина. Не моя вина. Мне так плохо… мне плохо. Я умираю…

У: Клара, в чём вы не виноваты? Что произошло? Что… А-а! Смирнов!

Запись прервана. Допрашиваемую вырвало кровью. Она потеряла сознание. Допрос перенесён на другой день.

3 лютня

2 часа пополудни

Должности с подписями по очереди

ДЕМИД ИВАНОВИЧ ДАВЫДОВ

УСЛАДИН САВВА ТЕРЕНТЬЕВИЧ

ЕВГЕНИЙ ИЛЬИЧ СМИРНОВ

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Старшему сыскарю Первого сыскного отдела г. Новый Белград

Усладину Савве Терентьевичу,

От сыскаря Первого сыскного отдела г. Нового Белграда

Давыдова Демида Ивановича

Я, ДавыдовД.И., в ходе проведения допроса проходящей свидетелем по делу о Курганово Клары Остерман использовал бранную речь по причине тяжёлых рабочих условий и большого эмоционального напряжения.

В своём поведении раскаиваюсь и считаю его неподобающим для представителя государственных служб. Впредь обязуюсь вести себя сдержаннее.

ДавыдовД.И.

ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

Мне стало снова дурно. А я только поверила, что всё же выздоравливаю. Сколько меня не рвало кровью? Дня два? Надежды нет.

Я умру.

Только что ушёл этот мерзкий Давыдов. Он ворвался в мою спальню, когда я уже собиралась готовиться ко сну. Весь день после допроса пролежала, не переодеваясь, на кушетке, не могла прийти в себя. Меня знобило, голова болела, подташнивало. От переживаний я совсем расклеилась. И вдруг снова этот Давыдов. Он бессовестный, ополоумевший самодур!

Без стука он вошёл, сразу с порога начал бросаться обвинениями, которых я даже не понимала. Что-то говорил постоянно про кровь и про Соню, про эксперименты отца. Ещё и припомнил, что я ассистировала папе в лаборатории. Это так, но я же никогда не принимала участия в экспериментах! Помогала проводить операции, пару раз отец брал меня с собой на вскрытие. Я всегда проявляла живой интерес к его работе, много читала научной литературы, которую он выписывал из Лойтурии. Конечно же я хотела помочь! Но никаких чудовищ уж точно не создавала.

И вдруг Давыдов начал обвинять меня в соучастии.

– Я перечитал протокол вашего допроса, господица Клара, – язвительно произнёс он, сверкая злыми глазами, – и знаете, что я заметил? Как вы говорите о крови.

Конечно, я говорю о крови, ведь меня несколько дней рвало ей! Я умираю! Мне всего двадцать один год. Я никогда не была замужем, не выезжала из Курганово. Я даже не целовалась ни разу, и мне – не познавшей жизни, не испытавшей и не изведавшей ничего, кроме четырёх стен графской усадьбы – предстояло умереть от чахотки совсем одной, в одиночестве, брошенной отцом.

Я разрыдалась. Меня снова стошнило, снова кровью, от чего подурнело ещё сильнее. Давыдов стоял надо мной, насмехался, вглядывался в мою кровь, точно надеялся найти там улики против отца и графа.