– Господин, – на бледном лице выделялись огромные, какие-то полоумные глаза, – вы тут главный?

На тот момент уже приехали Эраст и голова, поэтому ответственность перелегла на их плечи. Расследовать поджог (если это он, в чём сомнений теперь не остаётся) в Великолесье – не моя забота. Так я считал на тот момент. Поэтому я указал Сестре на Эраста и продолжил разгребать пожарище. О ней я и не вспоминал, больше озабоченный тем, получится ли отстирать от золы рубаху (верхнюю одежду и даже сюртук я снял, не желая испортить), когда с улицы послышались крики.

На пожарище и так постоянно говорили на повышенных тонах: мужики, разбиравшие завалы, доктор Шелли, недовольный тем, что Сёстры, ценящие покой духовный, сопротивлялись его манипуляциям с телами погибших, а голова пытался примирить обе стороны, чтобы работа ни того, ни другого не прерывалась. А ещё бабы из ближайшей деревни, пришедшие поглазеть на трагедию, завывали и причитали. Единственный, кто не кричал, был Афанасьев. Он по моему поручению ходил и записывал всё, что заприметит, в свой блокнот.

И вот все эти крики, уже почти слившиеся в гармоничный в своей хаотичности гул, вдруг разорвали взволнованные вопли.

Все поспешили на улицу, побросав дела, потому что по интонациям тех возгласов стало сразу ясно, что случилось нечто важное.

У конюшен, которые только чудом не тронул огонь (ну и стояли они поодаль от жилого сруба) вокруг Эраста и Сумеречной Сестры собрались люди. А Эраст держал что-то (как мне показалось поначалу), а на самом деле кого-то на руках.

Это была маленькая девочка лет десяти. Вся перепачканная в крови, одетая лишь в ночную сорочку. Она была ужасно перепугана и, сразу уточню, до сих пор не пришла в себя от ужаса и потому не говорит. То и дело теряя сознание на руках Эраста, девочка тянулась к Сумеречной Сестре и, приходя в себя, тут же заходилась диким криком и рыданиями.

Я протолкался через толпу к конюшне.

– Что с ней? – мой вопрос слился с десятком чужих голосов.

Ночная сорочка ребёнка была багровой от запёкшейся крови. Кожа бледная, вся в синяках. Но ни ожогов, ни следов золы на ней я не заметил.

– Тише, родная, тише, моя золотая, – шептала Сестра, гладя девочку по дрожащей ручке.

Я догадался отдать свою шубу ребёнку. Закутав её (она была ледяной), девочку положили в наши сани.

– Куда её везти? Где госпиталь? – спросил я, садясь на место извозчика.

– Не в госпиталь. – Сестра запрыгнула на сиденье позади меня. – До него, господин, она не доберётся живой. Везите её в монастырь Святой Златы.

Меня одолели сомнения, но голова согласился с Сестрой. Доктор Шелли и Афанасьев присоединились к нам.

– Указывайте дорогу, – велел я.

– Здесь недалеко, в низине.

Путь до монастыря дался нам непросто.

Лошади вели себя неспокойно, то норовили повернуть обратно, то вовсе не желали идти вперёд, то, наоборот, срывались с места так резко, что сани несколько раз едва не перевернулись. Меня животные почти не слушались, приходилось натягивать вожжи до упора.

– Они чувствуют зло, с которым столкнулось бедное дитя, – суеверно прошептала Сестра.

– Они устали и…

Я запнулся, осознавая, что говорил глупости. Лошади всю ночь отдыхали и только утром отправились в дорогу. Они вполне могли преодолеть куда большее расстояние, тем более что погода стояла ясная и не слишком морозная.

– Вы отрицаете очевидное, господин, – миролюбиво ответила Сестра, – потому что не знаете то, что известно мне, и не видели того, что явилось слугам Создателя.

– А что известно вам? – Я слегка обернулся через плечо и тут же об этом пожалел, потому что лошади в очередной раз попытались рвануть в сторону, прямо на дерево, точно вовсе потеряв страх и всякий разум.