У меня получилось расслышать несколько слов, значение которых я, к своему стыду, не знаю, но подозреваю, что это какие-то ругательства, которым мой дорогой господин Дроссельмейер в силу своего воспитания меня не обучил. Нужно бы восполнить пробел.

А Сестра, не говоря больше ни слова, развернулась и поднялась по ступеням в избу. Захлопнулась дверь. Мы с профессором переглянулись.

– Не хотите закурить? – предложил Афанасьев.

Я вообще-то бросаю курить. Пытаюсь. Но тут не сдержался.

– Давайте.

У Афанасьева такие сигареты, что грех отказаться. Литторские. Литторцы знают толк в этой отраве.

Мы сели прямо на ступени крыльца плечом к плечу и, щурясь от режущего серого света, что отражался от белых стен монастыря и заснеженного двора, молча закурили.

На улице было пусто, тихо, только вдали, вышагивая вокруг каменных статуй, ругался на всех известных ему языках Шелли.

– Великолесье – удивительное место, – проговорил, наконец, Афанасьев, когда мы уже закурили по второй.

– В каком смысле?

– Удивительные тут люди живут.

– А, с этим не поспоришь.

Но профессор не иронизировал, в отличие от меня.

– Для меня Великолесье столь ценно в первую очередь как профессионалу. Понимаете ли, я фольклорист. Занимаюсь изучением народной культуры: мифов, сказок, песен, быличек, поверий, суеверий. И поверьте мне, опытному человеку, который объездил почти всю нашу Империю, нет другого такого места, как Великолесье. Где-то в глухих диких уголках ещё остаются островки древности. Кажется, идёшь по лесу и слышишь, как завывает ведьма-волчица Бездонного озера… хотя, каюсь, как раз там не был. Но теперь мечтаю побывать. Но даже в таких местах, сохранивших свою первозданную дикость, сказка уже давно поросла былью. А здесь я вижу, что она будто оживает.

– С этим не поспоришь, – кивнул я, выдыхая дым и щурясь на серое небо (твою ж мать, я так скоро стихами заговорю).

Вот на кой я описал, как выдыхал дым? Честное слово, это бумагомарание какая-то заразительная штука. Если такими темпами и дальше пойдёт, сам сказки начну писать. Или женские романы. Нагляделся в библиотеке Клары. Ну и чушь же она читает. С виду такая строгая, жеманная, вся высоконравственная, что задыхаешься. Да она сама, скорее всего, и задыхается, так плотно застёгнут её воротник на все пуговички. А втайне от батюшки скромница Клара читает всякие непристойности. Я знатно хохотал над описаниями любовных сцен. Если бы узнал, что мои сёстры такое читают, сжёг бы к бесам всю библиотеку. Вот и гадай, что там у этих правильных девиц в головах. Получается, светские кокетки хоть честнее. По ним сразу видно, что в головах у них одни румяна и кавалеры. А эти строят из себя образованных. «Нет-нет, я не такая. Мне не до балов и украшений. Я изучаю анатомию». Видел я, какую анатомию изучает Клара Остерман.

Всё же женщины совершенно неспособны писать настоящую литературу. Получаются одни розовые сопли.

И вот опять я пустился в пространные рассуждения ни о чём. Надо выпить кофе и сосредоточиться.

Твою ж мать, разлил кофе.

Так вот, сидели мы с Афанасьевым, курили. Профессор оказался интересным собеседником. Раньше как-то редко сталкивался с людьми культуры. Ну, если только на допросах. Никогда не забуду этого актёришку, убившего своего конкурента. С тех пор прямо физическое отвращение испытываю к лицедеям. Столько драмы ненужной, столько наигранности. Рыдал в три ручья по «дорогому другу», а у самого дома под кроватью лежала голова, которую он то ли никак не мог вынести незаметно из дома, то ли сохранил на память. Мы так и не выбили из него правду. Получается, незаметно разделать своего конкурента по частям у него получилось, вынести все в мешках и выкинуть в канал получилось, а голову всё никак, и она три месяца, пока мы вели следствие, тухла в его комнате.